Самые древние монеты руси. Самые дорогие монеты древней руси

Это были первые монеты, чеканившиеся в Киевской Руси в конце X века, затем – в начале XI века, они выпускались в небольшом количестве и недолго, потому не имели большого влияния на денежное обращение но представляют собой своеобразную группу памятников культуры Древней Руси.

При князе Владимире Святославовиче в 988 г. официальной религией на Руси становится христианство. В городах, древнейшими из которых были Киев, Новгород, Ладога, Смоленск, Муром, активно развивались ремесла, а также торговля – с южными и западными славянами, народами других стран. Это привело к началу изготовления первых собственных монет из золота и серебра.

Первые русские золотые и серебряные монеты назывались соответственно златниками и сребрениками. В диаметре златники достигали 24 мм, а по весу были приравнены к византийскому солиду – примерно 4,2 г. Впоследствии златник стал русской единицей веса под названием золотник (4,266 г). Монетные кружки для чеканки отливались в складных формах, что объясняет наличие на златниках заметных дефектов литья и значительное расхождение в весе. Для изготовления сребреников использовалось серебро арабских монет.

Златники и сребреники чеканились
общими штемпелями.
Лицевая сторона: Поясное изображение князя впрямь, вероятно, сидящего (судя по согнутым маленьким ногам под фигурой); в плаще, скрепленном на груди, в шапке с подвесками и крестом; в правой руке крест на длинном древке, левая – прижата к груди. У левого плеча княжеский знак – трезубец. Вокруг круговая надпись слева направо (изредка справа налево): ВЛАДИМИРЪ НА СТОЛЕ (или ВЛАДИМИРЪ А СЕ ЕГО СРЕБРО). Вокруг линейный и точечный ободки.

Оборотная сторона:
Погрудное изображение Иисуса Христа впрямь, с крещатым нимбом; правая рука в благословляющем жесте, в левой – Евангелие. Вокруг круговая надпись слева направо (изредка справа налево): IСУСЪ ХРИСТОСЪ (или IС ХС под титлами). Вокруг линейный и точечный ободки.

Как считают специалисты, выпуск собственной монеты в Киевской Руси был вызван, с одной стороны, тем, что в экономике древнерусского государства второй половины X в. стал ощутим недостаток серебряных монет из-за сокращения поступления арабских дирхемов, с другой – политическими мотивами, так как наличие собственной монеты служило задаче прославления Киевского государства и утверждения его суверенности, о чем говорит и внешний вид этих монет. Несмотря на то, что они имели значительные различия (насчитывается около 11 вариантов оформления), обязательными атрибутами являлись изображение на лицевой стороне сидящего Великого князя Киевского с нимбом над головой, длинным крестом в правой руке и прижатой к груди левой, а на оборотной – изображение Иисуса Христа, которое в XI в. было заменено своеобразным государственным гербом в форме трезубца (так называемый родовой знак Рюриковичей).

На лицевой стороне наиболее распространенных монет того времени есть надпись старославянскими буквами «ВЛАДИМИР НА СТОЛЕ», т. е. занимающий престол, правящий, а на оборотной – «А СЕ ЕГО СРЕБРО», что означало: «А это его деньги». Долгое время на Руси слово «сребро» («серебро») было синонимом слова «деньги». Встречаются также монеты с надписью на лицевой стороне «ВЛАДИМИР А СЕ ЕГО СРЕБРО (или ЗЛАТО)», а на оборотной – «ИСУСЪ ХРИСТОСЪ».

Златники князя Владимира выпускались немногим более десяти лет – до конца X в. (известно 11 экз.), а сребреники – и в XI в., как Владимиром, так и его кратковременным (с 1015 по 1019 г.) преемником на великокняжеском престоле старшим сыном Святополком Окаянным (известно 78 экз.). Прекращение регулярного притока восточного серебра и отсутствие собственной сырьевой базы обрекло это экономическое начинание на быстрое завершение. Всего до нашего времени сохранилось не более 350 златников и серебреников древней Руси. В том числе около десяти серебреников Ярослава Мудрого, которые чеканились в Новгороде, где он правил до овладения киевским престолом в 1019 г. На лицевой стороне новгородских сребреников находилось погрудное изображение св. Георгия. На оборотной стороне надпись «Ярославле сребро» вокруг изображения княжеского знака в виде трезубца с кружком на среднем зубце.

Киевская гривна

Новгородская гривна

2. Гривна, рубль, полтина

Гривна, в без монетный период с 11 по 15 век, соответствовала определенному количеству (весу) драгоценного металла и являлась денежно-весовой единицей – «гривна серебра». Она же могла быть равной некоторому числу одинаковых монет и в таком случае называлась – «гривна кун». Кунами называли серебряные монеты, ходившие на Руси арабские дирхемы, а позднее и европейские денарии. В XI веке гривна кун состояла из 25 дирхемам, по стоимости приравнивалась к четверти гривны серебра. Обе гривны стали в Древней Руси платёжно-денежными понятиями. Гривна серебра применялась для крупных расчетов, иностранные дирхемы и денарии (куны) для более мелких.

В Киевской Руси с XI в. использовались киевские гривны – пластины серебра шестиугольной формы, размером примерно 70-80 мм на 30-40 мм, весом около 140-160 г, служившие единицей платежа и средством накопления. Однако наибольшее значение в денежном обращении имели новгородские гривны, известные сперва в северо-западных русских землях, а с середины XIII в. – на всей территории древнерусского государства. Это были серебряные палочки длиной около 150 мм и весом около 200-210 г. Переходной от киевской к новгородской была черниговская гривна, по форме близкая к киевской, а по весу – к новгородской.

Рубль впервые упоминается в новгородских грамотах XIII века и, являясь эквивалентом целой гривны или её половины. К XV веку рубль становился счётной денежной единицей, 200 монет «чешуек» составляли 1 рубль. При разрубании новгородский гривны пополам получался платежный слиток – полтина, который весил около100 г. и имел размеры примерно 70x15x15 мм. Такие слитки ходили на протяжении всего «без монетного периода» с конца XI в. до середины XV в. в Русских княжествах и ближайших землях.

3. Московское княжество

Вначале XIV в. началось укрепления Московского княжества, как следствие возникала необходимость в собственных деньгах как для княжеской казны (выплаты дани татарам, жалования ратным людям и т. п.), так и для торгового оборота вследствие оживления внутренних и внешних экономических отношений. Поэтому очередной московский князь Дмитрий Донской (1350 – 1389) начал чеканить свою монету.

Название русских монет «деньга» было взято от монгольской монеты «денга». Известно, что из весовой гривны серебра (около 200 г) чеканилось 200 монет, которые составляли московский счетный рубль (в те времена рубль как реальная монета не существовал). Для изготовления деньги гривну вытягивали в проволоку, рубили на мелкие куски, каждый из них расплющивали и чеканили серебряную монету весом примерно в 1 грамм.

При Дмитрии Донском деньга стала основной денежной единицей Руси, позднее при некоторых правителях выпускалась также ее половинная часть – полуденьга (полушка).

На лицевой стороне монет, в середине внутреннего кольца, могло располагаться изображение воина в профиль, развернутого вправо или влево, вооруженного мечом и секирой, а также человека без вооружения, или петуха. Между внутренним и внешним кольцами находился текст: «ПЕЧАТЬ КНЯЗЯ ВЕЛИКОГО» или «ПЕЧАТЬ КНЯЗЯ ВЕЛИКОГО ДМИТРИЯ» старорусскими буквами. На оборотной стороне вначале помещалась арабская вязь. То обстоятельство, что Русь в этот период все еще находилась под властью татар, вынудило князя Дмитрия чеканить рядом со своим именем также имя хана Токтамыша (Тохтамыша): «СУЛТАН ТОКТАМЫШ ХАН. ДА ПРОДЛИТСЯ». В дальнейшем вязь сохранилась, но уже стала нечитаемой, и в конце концов ее заменили русским текстом.

По наиболее распространенному мнению, термин «рубль» происходит от глагола «рубить»: гривны серебра разрубались на две части – рубли, которые в свою очередь рубились еще на две части – полтины. Существует также мнение, что рубль, возможно, обязан своим названием древней технологии, по которой серебро заливалось в форму в два приема, и при этом появлялся шов на ребре. Корень «руб», по мнению специалистов, означает «край», «кайма». Таким образом, «рубль» можно понимать и как «слиток со швом».

Весовая норма первых монет Дмитрия Донского колебалась в пределах 0,98-1,03 г. Однако уже в середине 80-х гг. XIV в. деньга «полегчала» до 0,91 -0,95 г, а к концу его княжения вес московских серебряных монет уменьшился до 0,87-0,92 г.

Чеканку подобных монет продолжили другие Великие князья, потомки Дмитрия Донского. Монеты выпускались уже во много больших количествах. На их лицевой стороне, находились различные сюжетные изображения: всадник с соколом на руке («сокольник»); всадник в развевающемся плаще; всадник с копьем, поражающий дракона; всадник с мечом; человек с саблями в обеих руках; воин, вооруженный мечом и секирой; четвероногое животное с загнутым вверх хвостом и даже Самсон разрывающий пасть льва.

Кроме серебряных, на Руси в этот период чеканились также мелкие медные монеты, носившие название «пуло». Изготавливали их в княжеских городах – Москве, Новгороде, Пскове, Твери, и поэтому монеты носили собственные названия – пуло московское, пуло тверское. Номинал этой монеты был столь незначителен, что за одну серебряную деньгу давали от 60 до 70 медных пуло. Вес их, в зависимости от места и даты изготовления, мог быть от 0,7 до 2,5 г.

Первые деньги Ивана III чеканились весом уже всего 0,37-0,40 г и так же, как монеты предыдущих правителей могли самые разные изображения. В дальнейшем вес монет был поднят до 0,75 г, а с их поверхности исчезли изображения животных и птиц. Кроме того, в годы правления Ивана III Васильевича в обращении все еще находились монеты различных княжеств, различающиеся между собой как по весу, так и по оформлению. Но становление Московского государства требовало введения единого денежного стандарта, и отныне подавляющее большинство московских денег имели на лицевой стороне изображение князя в большой шапке (или короне), сидящего на коне, или всадника с мечом в руке, также символизирующего Великого князя Московского. На оборотной стороне чаще всего находилась надпись старорусскими буквами: «ОСПОДАРЬ ВСЕЯ РУСИ».

4. Старинные общегосударственные монеты Русского царства

Денежная реформа, проведенная во время правления Ивана Грозного, была построена на основе слияния двух наиболее мощных монетных систем конца периода феодальной раздробленности – московской и новгородской, При проведении реформы были унифицированы вес монеты и изображения на ней.

Из гривны серебра теперь чеканилось 300 новгородок (их средний вес стал составлять 0,68 г серебра), которые были приравнены к деньге, или 600 московок (средний вес 0,34 г серебра). Это фактически была полуденьга, хотя также считалась деньгой. 100 новгородок или 200 московок составляли московский счетный рубль. Кроме него счетными денежными единицами были полтина, гривна и алтын. В полтине насчитывалось 50 новгородок или 100 московок, в гривне – 10 новгородок или 20 московок, а в алтыне – 3 новгородки или 6 московок. Самой мелкой денежной единицей стала полушка (1/4 деньги) весом 0,17 г серебра.

На деньгах крупного веса новгородках – изображался всадник с копьем, а на более легких московках – тоже всадник, но только с саблей. Из-за этого уже в ходе самой реформы новгородка получила название «копейной деньги», или «копейки». Последнее название, сперва малоупотребимое, оказалось, в конце концов, более живучим, чем новгородка, и дошло до наших дней. Смена названия позволила более логично выстроить линейку номиналов: копейка (новгородка) равнялась двум деньгам (московкам) или четырем полушкам.

На лицевой стороне полушек находилось изображение птицы, а на оборотной – текст «ГОСУДАРЬ». На оборотной стороне остальных монет вначале чеканили надпись старорусскими буквами «ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ИВАН ВСЕЯ РУСИ», а после 1547 г., когда Иван IV Васильевич венчался на царство, «ЦАРЬ И ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ВСЕЯ РУСИ». Естественно, такая надпись не могла полностью поместиться на поверхности монеты, размер которой был с арбузное семечко, и поэтому многие слова в ней сокращали до одной буквы или, по правилам старинного правописания, в словах, ясных для понимания, гласные буквы опускались. В результате надпись на монетах выглядела как «ЦРЬ И В К IВАНЪ В Р» (для полушки – «ГДАРЬ»).

Тогда же отказались от выпуска медных пуло – новая денежная система была основана только на серебре. Заготовками для денег служили кусочки серебряной проволоки, поэтому вид готовой продукции денежных дворов не имел правильной формы и чем-то напоминал рыбью чешую. На таких «чешуйках» крайне редко оставался целый оттиск круглых штемпелей. Впрочем, к этому и не стремились. Главным требованием к новым монетам было соответствие веса. При этом западное серебро – основной материал для чеканки монет – проходило на Руси дополнительную очистку. Денежный двор принимал серебро по весу, проводил очистительную «угольную» или «костяную» плавь, и только после этого чеканил деньги. В результате, как отмечают специалисты, московское государство вплоть до середины XVII в. имело самые высокопробные серебряные монеты в Европе.

В период правления второго сына Ивана IV, царя Федора Ивановича (1557-1598), монеты Московского государства полностью сохранили свой вес и оформление за одним лишь исключением – надпись на их оборотной стороне (без сокращений) выглядела следующим образом: «ЦАРЬ И ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ФЕДОР ВСЕЯ РУСИ» или «ЦАРЬ И ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ФЕДОР ИВАНОВИЧ ВСЕЯ РУСИ».

Следует добавить, что после правления Федора Ивановича менее выгодная по затратам труда чеканка монет меньших достоинств (деньга и полушка) часто прекращалась на долгие годы, тогда как выпуск копеек не останавливался ни при одном правителе.

Особое место среди монет, выпущенных в начале XVII века, в период правления Василия Шуйского, занимают копейка и деньга, изготовленные из золота. Их появление связывают с тем фактом, что к 1610 г. царь Василий Шуйский исчерпал все запасы серебра в казне на оплату шведских наемных войск. В этих условиях Денежный приказ нашел весьма своеобразный выход из положения. Золотую копейку чеканили теми же штемпелями, что и серебряную, а для изготовления золотой деньги использовали штемпеля, сохранившиеся еще со времен правления царя Федора Ивановича и несущие его имя. Курс золота по отношению к серебру был установлен в соответствии с нормами Торговой книги – 1:10, что почти соответствовало общеевропейскому уровню. Так появились новые русские монеты достоинством в 5 и 10 копеек (10 и 20 денег), по оформлению и весу полностью соответствующие серебряным копейки и деньге.

5. Русские деньги эпохи первых Романовых. 1613 – 1700 гг.

В годы правления нового царя все монетное дело постепенно сконцентрировалось в Московском Кремле. В 1613 г. прекратили работу Ярославский и Временный московский монетные дворы, а Новгородский и Псковский были закрыты в 20-х гг. XVII в. Новая московская власть впервые со времен Бориса Годунова возродила традицию чеканить весь диапазон номиналов денег (копейка, деньга, полушка).

На лицевой стороне копейки и деньги традиционно находились изображения всадника с копьем или саблей (мечом). На оборотной стороне монет был расположен текст старорусскими буквами с именем и титулом правящей особы: «ЦАРЬ И ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ МИХАИЛ» (имя нового царя могло также писаться как «Михаило» или «Михаилъ») или «ЦАРЬ И ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ МИХАИЛ ФЕДОРОВИЧ ВСЕЯ РУСИ».

При следующем царе Алексее Михайловиче первоначально сменилась только надпись на оборотных сторонах монет «ЦАРЬ И ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ АЛЕКСЕЙ» старорусскими буквами. Более существенно изменился внешний вид полушки. На ее лицевой стороне появилось изображение двуглавого орла, увенчанного тремя коронами, а на обороте поместили надпись «ЦРЬ». Весовая норма монет сохранилась прежней: копейка – 0,48 г, деньга – 0,24 г и полушка-0,12 г.

В 1654 г. правительством Алексея Михайловича было принято решение, оставив в обращении старые серебряные копейки, в дополнение к ним выпустить монету рубль, т. е. номинал, который ранее являлся лишь счетной единицей. Так началась широкомасштабная, но очень неудачная и тяжелая по своим последствиям попытка провести очередную денежную реформу.

Для изготовления новой монеты планировалось использовать закупаемые у иностранных купцов талеры, а затем просто перечеканивать находящиеся на их поверхностях изображения и надписи. При этом монета сохраняла вес и размеры оригинала, что привело к тому, что вводимый в обращение серебряный рубль равнялся 64 серебряным копейкам.

На лицевой стороне рубля, в середине внутреннего кольца, находилось изображение всадника в царской шапке и со скипетром в правой руке и с прижатой к груди левой. Между внутренним и внешним кольцом проходила надпись старорусскими буквами: «БОЖИЕЮ МИЛОСТИЮ ВЕЛИКИЙ ГОСУДАРЬ, ЦАРЬ И ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ АЛЕКСЕЙ МИХАЙЛОВИЧ ВСЕЯ ВЕЛИКИЯ И МАЛЫЯ РОССИИ». На оборотной стороне, на фоне узорчатой рамки, был изображен двуглавый орел, увенчанный короной. Над ним старославянскими буквами указывалась дата чеканки монеты «ЛЕТА 7162» (т. е. дата указывалась «от сотворения мира»), а под ним ее номинал – «РУБЛЬ». Медная полтина имела похожее оформление, но, естественно, на оборотной стороне находилось указание – «ПОЛТИННИК». Серебряные полуполтинники на лицевой стороне также имели изображение всадника в царской шапке и со скипетром в руке, только окружен он был орнаментом в виде крупных бусин. Здесь же находилось текстовое указание номинала монеты, разбитое на три части «ПОЛ-ПОЛ-ТИН». На оборотной стороне был указан несколько сокращенный царственный титул: «ЦАРЬ И ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ АЛЕКСЕЙ МИХАЙЛОВИЧ ВСЕЯ РУСИ». Среди орнамента, окружающего надпись, старорусскими буквами указывалась дата чеканки монеты – «7162».

Вскоре оказалось, что Московский монетный двор с его отсталой ручной технологией не в состоянии справиться с поставленной перед ним задачей. Поэтому выпуск круглых монет (и серебряных, и медных), имеющих большое достоинство, был прекращен, а мелкие медные начали чеканить по старому способу – на расплющенной проволоке. В начале 1655 г. правительство Алексея Михайловича вовсе отказалось от использования неполноценного серебряного рубля и полуполтины, и русская денежная система практически полностью вернулась к старому набору номиналов серебряных монет – копейка, деньга, полушка. Для заграничных платежей вместо рублей российской чеканки стали использовать западно-европейские талеры с надчеканками лицевой стороны от копейки и датой 1955 – такие монеты в народе прозвали “ефимки”.

Следующим шагом в том же 1655 г. стало изготовление из меди копейки и деньги, имеющих вес серебряных денег и приравненных к последним в цене. При этом все налоговые платежи принимались только в серебряной монете. Ее в ограниченных количествах продолжали чеканить только на Московском монетном дворе, а на остальных начался широкомасштабный выпуск медной.

Находящиеся в обращении медные деньги (в основном копейки) постепенно падали в цене, что привело к спекуляции и негативно отразилось на торговле. Дошло до того, что за 1 рубль серебром давали 17 рублей медью. К 1659 г. серебряные монеты практически полностью исчезли из оборота. С 1661 г. русские медные деньги совсем перестали принимать на Украине, а вскоре и по всей Руси на них отказывались продавать хлеб. Доведенное до отчаяния население в 1662 г. подняло восстание, вошедшее в историю под названием «Медный бунт». И хотя оно было жестоко подавлено правительством, уже в следующем году с большими потерями для бюджета (хотя выкупали медные деньги по курсу от 5 до 1 серебряной копейки за 1 рубль медью) был осуществлен возврат к «старой» серебряной системе просуществовавшей еще почти 40 лет, до 1700 года.

Два столетия древнейшие русские монеты находятся “в разработ­ке” у ученых. Создан сводный каталог первых русских монет, произведена детальная классификация “златников” и “сребре­ников”, определены хронологические рамки их выпуска. Мно­гие вопросы, касающиеся первого русского чекана, можно счи­тать закрытыми. В обобщающем труде, появившемся к тысячелетнему юбилею начала русской монетной чеканки, подведены итоги изучения древнерусских золотых и серебряных монет X — начала XI в. и определена их многоаспектная значимость в истории отечественной государственности (1).

Тем не менее остаются белые пятна на, казалось бы, абсолютно заткан­ном полотне истории начальной русской чеканки. Прежде всего речь идет о “загадочном знаке”, помещенном сначала на лицевой стороне (согласно И.Г. Спасскому и М.П. Сотниковой), а затем занявшем прочное место на оборот­ной стороне серебряных древнерусских монет (рис.1).

С легкой руки Н.М. Карамзина, описывавшего сребреники Ярослава Владимировича и отметившего на оборотной стороне “в средине надпи­си знак подобный трезубцу” (2), знак под этим названием вошел в историю. В настоящее время эмблема, именуемая “трезубец”, приобрела поистине мировое политическое звучание, ибо используется в качестве герба суве­ренного государства – Республики Украина. Естественно, что новый статус трезубца вызвал и новую волну интереса к нему, прежде всего как к политическому знаку, символизировавшему самостоятельность украин­ского государства еще в далеком 1917 г. Тогда председатель Центральной Рады, крупнейший украинский историк М.С. Грушевский предложил использовать трезубец Киевской Руси как герб Украинской народной рес­публики. Этот “герб Владимира Великого” в начале 1918 г. и был утвержден Радой. И хотя через год его сменил герб Советской Украины с сер­пом и молотом, по мнению многих украинцев, только трезубец символи­зирует государственность их земель. Не случайно “Тризубом” назывался политический журнал украинской эмиграции, издававшийся в 20-е гг. XX в. в Париже, на страницах которого была изложена одна из последних версий исторической значимости фигуры, изображенной на древнерус­ских монетах, печатях и прочих предметах, бытовавших не только в глу­бокой древности, но и на протяжении многих столетий на Украине и в России (3). Политизация “тризуба” в современности, так же как и в первые десятилетия XX в., вызывает к жизни все более и более оригинальные ис­следовательские построения, в которых наряду с фантастическими рас­шифровками трезубца – “знака Рюриковичей” – предлагается и вер­бальное его изменение: вместо “тризуба” – “якорь-крест” (4). К сожале­нию, даже в новейших работах эта эмблема “по старинке” называется гербом и осмысливается в контексте “геральдики Киевской Руси X-XI вв.”, что выглядит явной архаикой на фоне научных достижений в облас­ти семиотики, геральдики, многочисленных трудов о знаках отечествен­ных и зарубежных” (5).

Пожалуй, ни один из исследователей первых русских монет, а именно им принадлежат начальные определения и характеристики “загадочного знака”, не оставил последний без внимания. Причем классификация мо­нет, их датировка всегда были наиболее важными для изучавших их, во­прос о расшифровке знака играл как бы второстепенную роль. В отдель­ных работах время от времени обобщались различные мнения о сущнос­ти непонятного знака. Одним из первых предпринял подобную попытку автор капитального труда о древнейших русских монетах И.И. Толстой, который посвятил целую главу “разным объяснениям загадочной фигуры на монетах великих князей Киевских” (6). Он перечислил десяток авторов, подробно изложив аргументы каждого в отношении предлагаемого ими толкования (трезубец, светильник, хоругвь, церковный портал, якорь, птица-ворон, голубь как Святой Дух, верхняя часть византийского скипе­тра, вид оружия) (7).

В приложении к главе И.И. Толстой публикует изменившееся мнение А.А. Куника по поводу происхождения “загадочной фигуры”, который от­метил: “Я теперь более, чем в 1861 году, склонен думать, что фигура мо­жет быть норманнского происхождения” (8). Однако гораздо важнее заме­чание Куника о сущности самого знака: он определяет его как “родовое знамя Владимира”, выросшее из знака собственности.

С последним выводом Куника согласился и Толстой, добавив, что первоначальная форма знаков собственности изменяется при переходе от одного лица к другому. Очень существенным представляется даль­нейшее развитие этой мысли И.И. Толстым: “Изменения эти состоят или в урезке какой-нибудь части основной фигуры, или же в прибавке каких-нибудь украшений; особенно часто замечается прибавка крестов к какой-нибудь части фигуры, причем кресты бывают самой разно­образной формы. То же явление мы замечаем и в нашей загадочной фигуре” (9).

Последнее положение Толстого было подхвачено и интерпретировано авторами, писавшими о первых русских монетах и “загадочных знаках” на них. Прежде всего речь может идти об А.В.Орешникове.

Еще в 1915 г. В.К.Трутовский в статье, написанной к 60-летию Орешникова, наряду с самой высокой оценкой трудов последнего в области античной, русской нумизматики, прикладного искусства, отмечал особые заслуги Орешникова в исследовании “загадочного знака” златников и сребреников, доказывающего применение его на монетах как родового княжеского знака, идентичного в тот период знаку собствен­ности, но отличающегося от последнего тем, что с небольшими измене­ниями он передается по наследству, развиваясь от простейшей формы к более сложной (10).

Через несколько десятилетий, в столетний юбилей А.В.Орешнико­ва, знаменитый археолог А.В. Арциховский также поставил в заслугу А.В.Орешникову – “самому крупному из русских нумизматов” – зна­чимость классификации им родовых княжеских знаков, “привязку” их к определенному князю, составление таблицы их вариантов от Вла­димира Святого до Всеволода III и привлечение для их классификации археологического материала. Последнее, как подчеркивал А.В.Арци­ховский, вывело труды Орешникова за рамки нумизматики: они стали необходимым пособием для всех отечественных историков и археоло­гов (11).

А.В.Орешников писал о заинтересовавших его знаках древнейших русских монет практически на протяжении всей своей научной деятель­ности. В 1894г. (12) он обобщил существующие в литературе мнения о су­ществе “загадочного знака”, включив в обзор литературы малоизвестную статью П.Н.Милюкова “Норманнский знак на монетах Великого княже­ства Киевского” из “Ежегодника французского нумизматического обще­ства”, который усмотрел в знаке норманнский головной убор. Упоминает Орешников и высказывание Д.Я.Самоквасова, характеризовавшего мо­нетный знак как знак власти и обнаружившего аналогии в навершиях скипетров из скифских царских курганов.

Явное неприятие у Орешникова, пожалуй, вызывает лишь новый взгляд на трезубец И.И.Толстого, предложившего искать аналогии на Востоке: “Вероятнее всего, разрешение загадки придется искать в области восточного орнамента, и некоторые изображения цветка, встречаемые в растительных украшениях восточных рукописей, очень может быть, имеют ближайшее отношение к первому русскому гербу, заимствованному в таком случае с востока” (13).

Напротив, близким ему по подходу оказалось предположение вят­ского статистика П.М.Сорокина. Последний свои наблюдения над знака­ми обычного права у сохранивших родовой быт современных ему вотя­ков, при котором изначальную отцовскую простую форму родового зна­ка-метки сыновья путем прибавления дополнительного элемента пре­вращали в более сложный знак, перенес на знаки первых русских монет. Этнографические наблюдения Сорокина Орешников дополнил сведени­ями об аналогичных родовых знаках других народов: зырян, лопарей, во­гулов и т.д.

“Этнографическую” схему эволюции “родовых знаков Рюриковичей”, о которой Орешников упоминает во всех своих последующих трудах, фундировали материальные предметы, снабженные аналогичными фигурами, из археологических раскопок, прежде всего перстни, подвески, а также печати-буллы (14). В результате А.В.Орешников на основе разработанной им схемы эволюции знаков первых русских монет представил хронологию их выпуска, отличную от ранее предложенной И.И.Толстым. Она не получила поддержки ряда нумизматов, в частности Н.П.Бауэра, который полагал, что датировка Орешниковым древнейших русских монет по знакам не столь эффективна, как соотношение их с другими монетами кладовых комплексов, в состав которых входили ранние русские монеты, анализ перечеканок и прочее (15).

Неоднозначность оценки нумизматами предложенной Орешнико­вым хронологии древнейших русских монет не повлияла на утвердивше­еся в научном мире, во многом благодаря его трудам, восприятие “зага­дочного знака” как родовой эмблемы Рюриковичей. В книге Н.П.Лихачева, которую А.В.Орешников смог увидеть (2-й вып., 1930) изданной, ав­тор подчеркнул: “Мы видим, что теория родового знака совершенно уп­рочилась, разнообразны только толкования его происхождения (16).

С подобным подходом к вопросу о “загадочном знаке” был согласен и барон М.А.Таубе, опубликовавший в конце 1920-х и 1930-х гг. несколько работ на тему о трезубце в зарубежных изданиях (17). Бывший профессор Санкт-Петербургского университета, а в эмиграции – сотрудник Инсти­тута международного права в Гааге, М.Таубе небезосновательно считал, что разгадка “сфинкса”, как называл знак И.И.Толстой, может иметь зна­чение не только для нумизматики и археологии, но и способствовать ре­шению общеисторических проблем, относящихся к раннему периоду су­ществования Древнерусского государства.

Таубе выделил две проблемы, которые в начале исследования “загадочного знака” не были столь очевидными, но к концу 1930-х гг. окончатель­но прояснились, а именно: его значение (in genere) и его изображение (in specie).

В отношении первой особых разногласий не существовало: “загадоч­ный знак” воспринимался как родовой знак, дома Рюриковичей. К этому мнению Таубе присоединился: “По вопросу о том, каково было его значе­ние, т.е. к какой категории знаков он относится, мы можем определенно сказать, что он действительно представлял собою родовой знак осевшего в России варяжского княжеского дома, семьи “старого Игоря” (18), возник­ший в простейшей форме еще в языческие времена”.

Отгадки “предметного” прообраза знака не казались автору столь оп­ределенными. Он насчитал не менее 40 ученых, которые давали весьма различные толкования “предмета”, и в результате выделил 6 тематичес­ких разделов, в каждый из которых включил перечень предлагаемых оп­ределений (с указанием авторства).

Приведем их в сокращенном виде: А.
Знак как символ государственной власти (трезубец, верхушка византийского скипетра, скифский скипетр, корона). Б.
Знак как церковно-христианская эмблема (трики­рий, лабарум, хоругвь, голубь Святого Духа, акакия). В.
Знак как светско-воинская эмблема (якорь, наконечник “франциски”, лук со стрелой, норманнский шлем, секира). Г.
Знак как геральдически-нумизматичес­кое изображение (норманнский ворон, генуэзско-литовский “портал”). Д. Знак как геометрический орнамент (византийского происхождения, восточного типа, славянский, варяжский) (19). Сам Таубе считал, что знак “in specie” не представляет собой никакого предмета реального мира, не соглашался он и с толкованием знака как монограммы. Единственно приемлемым вариантом, по его мнению, являлось определение его как условной геометрической фигуры, орнамента. “Но, – рассуждал Таубе, – если знак Владимирова дома представлял собою не более, как извест­ный узор, орнамент, то совершенно ясно, что вопрос о его происхож­дении сводится к отысканию той художественной среды, в которой был в ходу или мог возникнуть подобный орнамент” (20). Автор обнаружил художественную среду в Скандинавии и нисколько не сомневался, найдя “знаку Рюриковичей” аналогии на “рунических камнях средневековой Швеции”, в его шведском происхождении. Исследуя изобразительную форму “загадочного знака”, Таубе обнаружил в нем присутствие лилей­ного “узла”, имевшего магическое значение “заговора”, приворажива­ния счастья и заклинания зла. С другой стороны, автор признавал, что “знак Рюриковичей” все-таки отличается от скандинавских рун, сохра­няя в принципе форму трезубца – “одной из древнейших, широко распространенных в Европе и Азии эмблем власти”, а также – “заветного символа… известного в обширном регионе действий древних сканди­навских викингов”.

В результате М.А. Таубе предложил трактовать “загадочную фигуру”, широко распространенную в древнерусском быту, как стилизованное изображение морского трезубца – древнейшую эмблему власти, оформ­ленную “в привычных для пришедших в Россию Варягов формах руниче­ского орнамента”, отражающего магические представления скандина­вов (21). По мнению Таубе, изначальная характеристика знака не осталась неизменной. Из символа власти и собственности князя он быстро пре­вратился в символ общественно-государственного значения, олицетворя­ющий единство княжеского рода, единство земли Русской, единство культурное (подразумевается выход этого знака за пределы Русского го­сударства) (22).

Таубе “закрепил” уже существовавшее в историографии мнение о скандинавских корнях “загадочного знака”. Наряду с подобной интер­претацией не отвергалась и идея полного заимствования всех компонен­тов начального русского чекана (а следовательно, и “загадочного знака”) из Византии. А.В.Орешников, хотя и не акцентировал “предметность” знака, неоднократно высказывался в пользу его местного, т.е. отечествен­ного происхождения (23). Ему следовали и некоторые советские историки, например О.М.Рапов (24).

Создается впечатление, что работы А.В.Орешникова о знаках Рюри­ковичей явились толчком для изучения их в более широком контексте. Во всяком случае, через четыре года после публикации книги Орешнико­ва “Денежные знаки домонгольской Руси” появилась большая статья бу­дущего академика Б.А. Рыбакова, посвященная княжеским знакам собст­венности (25), ставшая настольной книгой для многих поколений археоло­гов и историков, занимающихся изучением ранней истории Русского го­сударства Рыбаков привлек огромный, прежде всего археологический материал несущий знаки собственности русских князей, на основании которого предложил их новую классификацию. Он очертил территори­альные и хронологические рамки бытования знаков, проанализировав сферу их использования.

Б.А.Рыбаков лишь в общих чертах высказался на интересующую нас тему, заметив, что “происхождение начертаний этих знаков до сих пор не выяснено, несмотря на большое количество предложенных реше­ний” (26). Вместе с тем автор отметил близость как по форме, так и по су­ществу знаков Приднепровья и боспорских царских знаков, охаракте­ризовав этот феномен как “два параллельные по смыслу явления, разделенные семью столетиями”. “Генетической связи, за отсутствием про­межуточных элементов, заметить нельзя, – пишет далее ученый, – а семантическая налицо. И там и здесь эти знаки являются принадлеж­ностью правящего рода, династии, и там и здесь они видоизменяются, сохраняя общую схему, и там и здесь они сосуществуют с фонемным письмом на правах сохранившегося пережитка более ранних форм письменности…” (27).

Важным для нашего дальнейшего построения являются два предполо­жения Б.А.Рыбакова. Первое касается находки на верхней Оке и в При­днепровье двух подвесок VI-VII вв. со знаками, близкими к позднейшим знакам Рюриковичей. Ученый назвал эти знаки тамгами, предположив, что они являлись знаками славянских (антских) вождей. Однако осто­рожно заметил, что выводить систему знаков X-XII вв. из этих тамг хотя и соблазнительно, но “пока неосновательно”.

Второе замечание Рыбакова относится к боспорским царским знакам, также тамгообразным. Верхние части некоторых из этих знаков напоми­нают человека с поднятыми вверх руками или головы рогатых животных. “Может быть, – пишет ученый, – при дальнейшей разработке этой ги­потезы и удастся указать прототип для этих знаков, схематизированное изображение какой-нибудь ритуальной сцены с непременным участием коней, сцены, напоминающей известные “дакосарматские элементы в русском народном творчестве (28) .

Исследование знаков Рюриковичей было продолжено рядом археоло­гов, прежде всего В.Л.Яниным (29), однако, практически все они (А.В.Куза, А.А.Молчанов, Т.И.Макарова и др.) или вносили поправки в первона­чальную классификацию знаков, прослеживая изменение их структуры (изучение “отпятнышей”), или досконально анализировали сферу их при­менения в Древней Руси, т.е. разрабатывали предложенное БА Рыбако­вым направление.

Не касаясь вопросов классификации знаков Рюриковичей, их транс­формации, степени использования, границ распространения и примене­ния (все эти вопросы подняты и в той или иной степени исследованы в работах археологов), вернусь к изначальному предмету данной статьи – к “загадочным знакам” на первых русских монетах.

Как уже отмечалось, многочисленные “толкователи” эмблемы иска­ли ее прообраз в Византии, у варягов, в русской истории. Однако были и такие, кто обнаруживал изначальное восточное влияние на ее станов­ление. Среди них, в частности, был Н.П. Кондаков, издавший вместе с И.И.Толстым “Русские древности в памятниках искусства” (см. выше). Известный нумизмат А.А.Ильин также предполагал, что на чекане первых русских монет “заметно влияние Востока”. По его мнению, че­ловек, занятый в изготовлении монет, должен был иметь перед глазами сасанидские люнеты, на оборотной стороне которых – “государствен­ная эмблема в виде алтаря с горящим огнем между двумя стражами. Использование “загадочного знака” на монетах древнерусских князей – явление того же порядка, и это указывает на влияние сасанидских монет” (30).

Выдающийся специалист в области вспомогательных исторических дисциплин Н.П.Лихачев, сталкиваясь в течение многолетних сфрагистических изысканий с различными вариантами “загадочного знака” на печатях, пломбах и другом подобном материале, не мог пройти мимо этого “сфинкса”. Н.П. Лихачев включил свои размышления о знаках Рюриковичей в контекст большой работы “Печати с изображением тамги или родового знака”, опубликованной во 2-м выпуске “Материа­лов для истории русской и византийской сфрагистики”, который, к со­жалению, мало используется исследователями. Тщательно проанализи­ровав попытки трактовки знака нумизматами и не поддержав ни одну из версии, он ограничился риторическим вопросом в самом конце ра­боты: “Может быть задан еще вопрос, на который мы не решимся от­ветить ни в положительном, ни в отрицательном смысле. Вопрос этот- не происходит ли так называемое “знамя Рюриковичей” (а вме­сте с ним и однотипные знаки на печатях) с востока; он уместен, пото­му что по начертаниям своим знак Рюриковичей однотипен с некото­рыми, например, тамгами Золотой Орды, а в основе своей, представля­ющей как бы вилы о двух зубьях, совершенно схож с поздней золото-ордынский тамгой XV в.” (31).

Для того чтобы поставить этот вопрос, ученый предпринял сравни­тельный анализ огромного количества печатей, пломб, монет, на которых изображены знаки, идентичные по конфигурации знакам Рюриковичей. Масса аналогий в разнообразном по времени и территории материале заставила его не только заключать: “Все это показывает, как в разное вре­мя и в разных местах могут образовываться знаки одинакового рисун­ка” (32), но и предупреждать: “Обзор и исследование знаков собственности и, так называемых, символов, особенно же в данном случае тамг тюрк­ских племен, представляет большую важность, но самое прикосновение к родовым знакам способно увлечь к скифам и индо-скифским царям и еще дальше, а рядом с этим в вопросе о происхождении, о заимствовани­ях и влияниях необходима крайняя осторожность, иначе в клеймах фин­ской деревни, нам современной, можно найти знаки, видимые на наших древних пломбах и печатях” (33).

Сам Н.П.Лихачев, как бы очерчивая время и территорию бытова­ния заинтересовавших его знаков-тамг, отмечавших “родопроисхождение, собственность, производство”, которые в Древней Руси были в употреблении, попадая и на памятники “общественного значения”, “обращает свой взор” к высказанной в тогдашней литературе пробле­ме русского каганата. Однако, не будучи уверенным, что эта проблема разрешит его собственную проблему в отношении русского знака-там­ги, он осторожно замечает: “Соседство “Русов” с народностями тюрк­ского происхождения (выше – хазар, авар. – Н.С.),
с кочевниками, среди которых были в таком распространении родовые тамги, несо­мненно – и помимо вопроса о каганате” (34).

Н.П.Лихачеву не пришлось познакомиться ни с основополагающи­ми трудами по истории Хазарского государства М.И.Артамонова, А.П.Новосельцева, ни с археологическими исследованиями Хазарии, отраженными в работах М.И. Артамонова, С.А. Плетневой, их коллег и учеников, ни с разнообразными статьями и монографиями, в кото­рых собраны многочисленные начертания знаков, аналогичных зна­кам Рюриковичей, охвативших обширную территорию – от Монго­лии до Дуная в частности, с поистине новаторскими работами В.Е.Флеровой, посвященными знакам Хазарии, ни тем более с работами болгарских ученых последних десятилетий XX в., где проводится поиск аналогий знаков-тамг праболгар, предлагается их дешифровка и т.д. Однако интуиция ученого приводила его к очень важным наблюдени­ям и выводам, которыми можно руководствоваться и сейчас при ос­мыслении знаков Рюриковичей. Так, Лихачев полагал, что “изменения знаков не поддаются объяснению одним каким-нибудь законом, на­пример, постепенного осложнения. В разных местах при различных, может быть, обстоятельствах, действуют и своеобразные обычаи”. Он приводит в качестве примера заключения А.А.Сидорова, проводивше­го этнологические исследования в некоторых районах Архангельской области, который отметил разницу в происхождении, правилах насле­дования и изображения тамги как знака собственности мужчин, и тамги, применяемой женщинами на предметах гончарного производ­ства. В то время как мужские тамги переходят по мужской линии от отца к сыну, постепенно видоизменяясь по определенным правилам, женские тамги переходят по женской линии от матери к дочери без всяких изменений (35). Лихачев не ставил знак равенства между услов­ным знаком-тамгой (знаком собственности) и тотемом, какую бы тамгообразную по конфигурации форму он собой не представлял. В то же время он не мог не отметить встретившийся ему в работе, посвященной бурятским знакам собственности, факт присутствия в начер­тании одного из типов тамги местных ханов следов знака, “заимство­ванного из ламайского культа” (36). Очень существенным для исследова­телей всевозможных, в том числе и тамгообразных, знаков представ­ляется замечание Н.П. Лихачева о том, что “знаки родовые, а в осо­бенности знаки собственности, совсем не то, что “символы”, которые благодаря священному культовому, почему-либо им приданному, зна­чению, мигрируют, сохраняя свою форму” (37).

Исключительно конструктивные идеи Н.П. Лихачева, уже развитые современными исследователями в различных вспомогательных истори­ческих дисциплинах, прежде всего в сфрагистике, несомненно, будут способствовать и доскональному исследованию “загадочного знака” первых русских монет. Его осмысление обусловливается новыми тен­денциями, характеризующими развитие отечественного исторического знания на современном этапе. Применительно к нашему сюжету это – трансформация сложившихся представлений о возникновении Древнерусского государства, настойчивые поиски автохтонной Руси, активно утверждающаяся в историографии концепция существовав­шего в IX веке Русского каганата, получающая все более яркую окраску проблема Хазарии и ее взаимоотношений со славянами, своеобразное воссоздание евразийской идеи и т.д. В историографии на основании новых данных и переосмысления уже известных фактов высказывают­ся гипотезы, альтернативные традиционным, в частности – о возник­новении Киева (хронологии, названия, его изначальной “хазарскости” – хазарско-иудейского основания Киева) (38), по поводу существования раннегосударственного образования русов – Русского каганата, его местонахождения. С разной степенью аргументированности обосно­вываются территории расположения Русского каганата – от северо-восточной части Восточной Европы до Днепровско-Донского региона (39). В последнем случае административным центром каганата мог быть только Киев. Постановка столь глобальных проблем вкупе со значи­тельными археологическими открытиями последних лет предоставляет возможность, не вдаваясь в принципиальную оценку новых идей, пере­осмыслить более скромные по масштабу, однако исключительно науч­но значимые вопросы, в частности вопрос о раннем символе древней русской государственности, включив “трезубец” и объекты, “помечен­ные” им, в цивилизационный контекст, имеющий отношение к харак­теристике истоков “начальной” Руси. В настоящее время в научном мире прочно утвердилось мнение, что знак на древнерусских монетах – тамга (слово тюркского происхождения).

В то же время, оценивая значимость монет как памятника русской госу­дарственности, современные исследователи подчеркивают, что не только сам их выпуск является политической декларацией, но и изображения отвечают потребностям идеологического характера, причем признается “выдающаяся идейная роль княжеского знака” (40). Отбросив домыслы о “гербе державы”, который будто бы воплотился в этом знаке, согласимся с тем, что этот знак действительно выражал определенную идею (что не помешало ему стать и родовым знаком Рюриковичей с последующими изменениями, “отпятнышами” и проч.).

Так как чеканка монеты являлась прерогативой верховной власти, вы­бор монетных изображений также составлял ее привилегию. Символиче­ское мышление в полном смысле этого слова (подобное “гербовой” эпо­хе, начало которой в Западной Европе обычно относят к концу XII в.) вряд ли сыграло свою роль при выборе сюжетов. Хотя первые русские монеты относятся к произведениям средневекового искусства, которое “вплоть до XIIIв. обогащалось заимствованиями, комбинируя элементы различного происхождения” (41), о конкретном заимствовании можно гово­рить лишь применительно к композиции златников и сребреников пер­вого типа Владимира Святославича (42). В целом заимствование носит отно­сительный характер, ибо фигура лицевой стороны имеет черты “портрет­ного сходства” с русским правителем, тогда как образ императора на ви­зантийских монетах – условный за некоторыми исключениями, т.е. не индивидуализирован в отличие, например, от римских портретных изоб­ражений на монетах.

Верное, на наш взгляд, объяснение этого феномена содержится в статье М.Н.Бутырекого, который замечает, что “христианское понима­ние земного мироустройства осмыслило сокрытие личности индиви­дуального носителя власти как вероятность ее принадлежности ис­тинному царю – Богу, Христу” (43). В то же время “важность и почти са-кральность (значимость) царского изображения на монетах – несо­мненны”. Главным выразителем этой значимости является диадема или корона.

Корона украшает и голову правителя на первых русских монетах, сви­детельствуя об идентичности власти русского и византийского правите­лей, хотя в действительности (Владимир не был коронован) подобная форма изображения является не более чем претензией на идентичность. Однако главное отличие русского правителя на златниках и сребрени­ках – в индивидуализации образа, которая усиливается присутствием “загадочного знака”. Без него, по-видимому, не мыслился этот образ, при­чем вряд ли здесь главную роль играет замысел резчика.

Современные исследователи первых русских монет, оценивая их соотношение с единовременными византийскими, пишут: “Наиболее обычные в русских кладах золота конца X и первой половины XI в. зо­лотые Василия II и Константина VIII передали в неизменном виде со­здававшемуся типу монеты канонический образ старшего из богов новой веры, чьему покровительству вверял себя крестившийся князь” (44). Однако почти сразу этот образ уступил свое место иному изображению, равному ему по значимости в глазах “хозяина” чекана – Владимира Святославича (рис.2) (первоначально знак сопровождал фигуру в короне на лицевой стороне монеты). Вряд ли речь идет о ху­дожественном приеме или стремлении при помощи изменения типа монеты противопоставить себя византийцам. Скорее главную роль сыграл мировоззренческий выбор, ассоциация этого знака с глубоко укоренившимися в сознании иными представлениями о мироздании и своем месте в нем, отличающимися от еще мало знакомых христи­анских идей.

Сам по себе факт использования в монетном чекане знаков, связан­ных с более ранними верованиями или изобразительными сюжетами предшествующего периода, не является чем-то особенным. В ранних че­канах германских народов (например, у вандалов) монетные типы, обыч­но подражающие Риму (погрудное изображение правителя в венке, Вик­тория, держащая корону и т.д.), на оборотной стороне могут нести изоб­ражение головы лошади. На ранних англосаксонских монетах помещен дракон или змея, что объясняется влиянием местных древних верований, в которых германский бог, чудовищный Вотан (Водан – Один), носитель магической силы (45), играл важную роль (46) (рис. 4 «б»).

Знак, помещенный вместо Иисуса Христа на важнейший властный атрибут, как уже отмечалось в литературе, вряд ли можно увязать ис­ключительно с княжеским хозяйством (знак собственности). Предпола­гают, что в качестве знака Рюриковичей были приняты языческие и культовые символы, магическая природа которых несомненна (47). Подоб­ные заключения базируются на результатах изучения идеологии древ­них обществ, которые позволили реконструировать трехчастность со­циальных явлений, осознаваемую людьми в эпоху складывания госу­дарств (48). В частности, индоевропейские народы различали феномены, относящиеся к господству и управлению, физической силе, к плодоро­дию и богатству. Соответственно деятельность правителя могла выра­жаться в осуществлении трех функций: магико-юридической, военной, экономической. Причем первая функция могла разделяться на собст­венно магическую и юридическую.

Возможно, раскрытие “смыслового содержания” знака, неразрывно связанного с таким властным действием, как выпуск монеты, расширит наши представления о ментальности древнерусского социума на ранних этапах его существования.

Значительную помощь в толковании монетного “трезубца” могли бы оказать аналогии – ведь идентичные по форме знаки распространены на огромном пространстве. В отдельных регионах составляются своеобраз­ные каталоги различных знаков, в том числе и тамг, графическая интер­претация которых сходна – в Монголии, Южной Сибири, Поволжье, на Северном Кавказе, в Днепровско-Донском регионе и в современной Бол­гарии. Однако, обозревая территории с “похожими” знаками, признаешь правоту П.П.Лихачева, подчеркивавшего, что в разное время и в разных местах могут образовываться знаки одинакового рисунка. И все же на фоне одинаковости начертаний, в том числе двузубцев и трезубцев, уче­ные в разных регионах выделяют разновидности тамги, которым присущ определенный символический смысл.

Исследование знаков собственности Монголии позволило его автору выделить две группы подобных знаков: “простые” знаки-начертания и тамги, имеющие магический смысл. Автор выделяет особую тамгу, кото­рая обозначает трон, место правителя, алтарь и имеет специфическое на­звание. В письменных текстах (с включением названия данной тамги) от­мечается, что речь едет о “ханах на троне, правителях, которые занимают престол”. Исследователь подчеркивает, что имеются основания относить тамгу с подобным названием к привилегиям господствующих семей (50). Графически словесному выражению, включающему обозначение данной тамги, соответствует трезубец в различных вариантах (см. №№ 94 – 97; рис.2).

Погребальные енисейские стелы (Тува, VIII – начало IX в.), текст ко­торых содержит эпитафии, несут изображение “геральдических знаков”, как их называет автор (51). Это тамги в виде трезубца (рис.3).

По мнению исследовавшего памятники И.А.Кызласова, сооружение подобных стел определялось принадлежностью представителя того или иного народа (речь идет о многоэтничном Древнехакасском государстве) “к аристо­кратическому кругу державы, его нахождением на государственной службе соответствующего уровня” (52).

Знаки в виде двузубца и трезубца выделены при исследовании кера­мики Биляра – крупнейшего поселения в Волжской Булгарии (53). Иссле­довательница считает, что однозначной семантической трактовки этих знаков быть не может, но подчеркивает их большую социальную обус­ловленность по сравнению, например, с гончарными клеймами. Наличие подобных знаков на сосудах автор объясняет существованием особого “коммерческого языка возможно, восходящего к тамгам”, распростра­ненного “в интернациональных торгово-производственных кругах в рам­ках средневековья, по крайней мере в регионах наиболее сильного взаи­модействия” (54).

Огромная работа по выявлению тамгообразных знаков на золото-ордынской керамике была предпринята М.Д. Полубояриновой (55). Сре­ди них две группы интересующих нас знаков – двузубцы и трезубцы. Включив их в контекст золотоордынских керамических знаков другой формы, автор приходит к выводу, что знаки “ставились где-то на промежуточном этапе между мастером и владельцем”, т.е в процессе ис­пользования готовых изделий, являясь, скорее всего, знаками собственности купцов (56) .

В то же время исследовательница не могла не отметить факт исполь­зования аналогичных по форме знаков на золотоордынских монетах XIII-XIV вв. подчеркивая, что у татаро-монголов, как и у некоторых дру­гих народов Евразии, двузубец и трезубец являлись тамгами царствующе­го рода: “принадлежность двузубца и трезубца правящему роду подтверждается для Золотой Орды данными этнографии по тюркским наро­дам, входившим некогда в состав этого государства” (57).

Как аналог (по значимости) трезубцам джучидских монет, принад­лежащим правителям этого рода, Полубояринова упоминает ногай­ский трезубец, который назывался “ханской тамгой”, почти идентич­ной по рисунку является “султанская тамга” у казахов Малого Жуза и у башкир. Киргизы северо-западной Монголии “султанской” или “дво­рянской” тамгой называли трезубец (рис.9,13)

и вовсе аналогичный той форме, которая известна по монетам болгарских царей Шишманов (см. ниже).

Комплекс тамгообразных знаков, среди которых выделяются группы двузубцев и трезубцев, введен в научный оборот в результате раскопок Хумаринского городища в Карачаево-Черкесии(58). Знаки нанесены на кре­постные стены и относятся, по мнению исследователей, к болгаро-хазар­скому периоду существования городища – к VIII-IX вв. По начертанию они типичны для тюркоязычных народов, населявших в этот период зем­ли Северного Кавказа и степи Восточной Европы. Однако наиболее близ­кие аналогии двузубцам и трезубцам прослеживаются в Хазарин, Волж­ской и Дунайской Болгарии (рис. 5).

Х.Х.Биджиев, автор работы о Хумаринском городище, тщательно про­анализировав отечественную литературу, посвященную исследованию тамгообразных знаков, пришел к выводу, что единого мнения о их значе нии до сих пор нет. Он выдвигает свою “обобщенную” версию, предпола­гая, что смысл знака-тамги изменялся в зависимости от назначения пред­мета, на который он наносился: знаки на керамике могли быть метками ремесленников или владельцев мастерской, на каменных блоках крепост­ных стен – знаками учета привезенного материала или выполненной ра­боты, а знаки, нанесенные на различные предметы внутри городища, можно рассматривать как родовые или личные тамги населения средне­векового городища, исключительно пёстрого в языковом и этническом отношении. На стену Хумаринского городища после завершения строи­тельства могли нанести тамги господствующих родов. Наконец, автор вы­деляет религиозно-магическую функцию знаков, которую выполняли те из них, что были обнаружены в могильниках или погребальных камерах, на камнях святилища (59).

Чрезвычайно важными для нашей проблематики являются исследова­ния тамгообразных знаков в Хазарском каганате, ближайшем соседе приднепровских славян. На подобные знаки обратил внимание еще М.И.Артамонов, раскапывая в тридцатые годы XX в. поселения на Ниж­нем Дону. Он сравнил знаки, обнаруженные на саркельских кирпичах, со знаками, начертанными на камнях и кирпичах крепости Плиски – сред­невековой столицы дунайских болгар (60). В начале XX в. знаки на строи­тельном материале из Абобы – Плиски опубликовал К.В. Шкорпил (61) , чьи археологические находки долгое время служили материалом для сравне­ния исследователям знаков Хазарского каганата (62).

Формально-типологическое исследование знаков, которое осуществ­лялось и осуществляется в настоящее время большинством ученых, поз­воляет отметить при всей кажущейся идентичности их начертания не только неоднородность знаков, но и связать эту неоднородность с разны­ми этносами, разными территориями, разной хронологией. Подобный подход на начальной стадии изучения, когда, как правило, составляется корпус знаков, успешно применялся на протяжении полувека рядом оте­чественных и зарубежных ученых, практикуется он и до сих пор (63). Одна­ко в последние годы предпринимаются поиски новых методик анализа, в основе которых лежит исследование комплекса знаков, обусловленного однотипностью их носителя (по назначению, по материалу, по хроноло­гии и т.д.), что выявляет закономерности использования той или иной формы группы знаков или далее одного знака, позволяет более конкретно ставить вопрос о семантике последних (64).

Феноменальную работу в этом направлении провела В.Е.Флерова. Предприняв первоначально формально-типологическое исследование ха­зарских граффити, среди которых большую часть составили тамгообразные знаки (65) (рис. 6),

В дальнейшем она в значительной степени видоизме­нила свое исследование, используя систематизированные граффити при реконструкции религиозных представлений и мировоззрения народов, населявших Хазарию (66). Основополагающим материалом для изучения явились амулеты, однако она рассматривает также тореветику, граффити на костяных изделиях, на кирпичах, каменных блоках, керамике. Карти­на символического мышления выражена, по мнению автора, в образах и знаках, причем абсолютно приемлемым для Флеровой является переход образа в знак, по природе конвенциональный, но не теряющий от этого символического значения.

Применительно к заявленной в данной статье теме нам интересны прежде всего знаки в виде двузубца и трезубца, “являющиеся характер­ным признаком знаковой системы Хазарии” (67),

Подчеркивая, что двузубцы и трезубцы имеют самое широкое рас­пространение на различных предметах салтово-маяцкой культуры (в Ха­зарии) – на строительных остатках, керамике, костяных изделиях, пряжках, подвесках и тд., Флерова не исключает, что они могли служить “в качестве тамги, особенно племенной или “должностной”, связанной с определенным статусом владельца, часто сопряженной и с его родовой принадлежностью…” (68). Однако она, не оставляя в стороне семантическую природу этих знаков, задается вопросом: не обусловлена ли их популяр­ность семантической нагрузкой, например, не олицетворяют ли они вер­ховное божество, с которым могли соотноситься?

В фундаментальном труде о древних бол­гарах В.Бешевлиева в раздел магическаих знаков занесен знак “ипси­лон” (в разных вариантах он показан на рис. 10), распространенный в различных областях расселения дунайских болгар и обнаруженный практически во всех крупных центрах – Плиске, Мадаре, Преславе и т.д. Знак наносился на стены крепостей, на черепицу, изображался на металлических изделиях, керамике, амулетах, перстнях и других вещах. Он имел апотропеичное, охранительное, значение, свидетельством че­го, к примеру, является вырезанный знак “У” на золотом перстне, най­денном в Видине (Бешевлиев отмечает, что подобные перстни имели греческую надпись “Боже, помоги”); выступал как аналог креста, со­провождая одну из древнеболгарских надписей (69). Конкретизируя свою мысль, проф. Бешевлиев подчеркнул, что у древних болгар знак “iyi” соответствует понятию “неба”, равнозначного “Тенгри” – верховному божеству.

Во всех последующих работах болгарских ученых, пишущих о древ­них болгарских знаках, о религии праболгар, в знак “ипсилон” с сопро­вождающими его боковыми вертикальными чертами или без них вкла­дывается божественный смыслю

Серьезную научную значимость имеет статья П.Петровой (70), в кото­рой большое внимание уделяется раскрытию семантики знака, случаям его использования в атрибутике Первого Болгарского царства (681-1018), а так же предлагаются варианты начертания знака, и выяв­ляется образная основа этого начертания. Автор исходит из установлен­ного факта, что в протоиндийской письменности знак “ипсилон” вопло­щает изображение божественных близнецов-прародителей, держащих­ся за ствол священного мирового дерева. Петрова подчеркивает, что ге­ографическое соседство, культурные и экономические связи, языковая близость алтайской и протоиндийской групп повлияли на ряд изобра­зительных феноменов, в том числе на образное выражение магическо-религиозных понятий. Подобные понятия-образы прошли большой ге­ографический и хронологический путь и воплотились у праболгар на Дунае в аналогичных знаках, которые оказались созвучными их верова­ниям. (Этнографами доказано, что даже в XX в. в Болгарии зафиксиро­ван ритуал, связанный с культом близнецов.) Автор отмечает, что в про­тоиндийском письме божественные близнецы передавали также поня­тие “власть” (аналог: в славянской мифологии существуют два солнеч­ных близнеца Даждьбог и Сварожич, сыновья бога солнца Сварога, от которых зависит человеческое существование); вместе с “ипсилоном” они формируют понятие “вождь”, “царь”.

В Болгарии, как подчеркивает Петрова, знак “ипсилон”, существую­щий в нескольких вариантах (рис.10),

языческий, рунический знак, чрез­вычайно распространен в комбинации с крестом – христианским сим­волом Автор приводит примеры подобного совмещения. В Преславе и еще в одной местности найдены два медальона с изображением “ипсило­на” с боковыми вертикальными чертами и патриаршего креста с конца­ми в виде “ипсилона” (рис.12).

Находка свидетельствует, что “ипсилон” использовался не только в языческий период существования болгарского государства, но и после принятия христианства.

С Петровой согласны и другие болгарские исследователи, например Д.Овчаров. Он пишет, что различные памятники, в которых соединяются магические дохристианские знаки с христианским крестом, отражают сложные и противоречивые изменения мировоззрения средневековой Болгарии на границе двух эпох: христианская религия входила медленно, длительное время в сознание болгарского населения, сосуществуя с остатками языческих верований (71). Профессор Бешевлиев приводит пример изображения раннеболгарского языческого знака “ипрсилон” на стене церкви Богородицы Елеуса XIV в. (72).
Множество крестов с концами в виде трезубых знаков подобных “ипсилону” вырезано в христианское время на каменных стенах, кирпичах, черепице.

Сопоставляя подобные варианты, автор приходит к выводу, что “ип­силон” с двумя вертикальными чертами по бокам в период Первого Бол­гарского царства может толковаться: 1) как идеограмма божественных близнецов (прародителей); 2) как графическое обозначение Бога; 3) как графическое обозначение божественной власти (какой бы она ни была – небесной или ханской (царской) (73) .

Некоторые болгарские исследователи приписывали знак “ипсилон” с двумя вертикальными чертами по бокам князю Борису, который ввел в Болгарии в 864 г. христианство по православному образцу. Считали, что в первые годы после крещения, чтобы противопоставить себя Византии, он использовал свой родовой знак. В Великом Преславе не так давно обнару­жена оловянная печать с рунными знаками типа “ипсилона” с вертикаль­ными чертами по бокам, которую исследователи относят “к представите­лю наивысшей власти в государстве, т.е. хану или в его лице верховному жрецу” (74). Именно в Великом Преславе обнаружили “административную постройку”, или “государственную канцелярию” X-XI вв., на кирпичах стен которой вырезан знак “ипсилон” с двумя вертикальными чертами (символ языческой религии). Считается, что здесь он использован как царский знак (75). (рис. 10).

Петрова предложила еще один вариант реконструкщии праболгарских знаков: она сопоставила изображения двузубцев и трезубцев с изоб­ражениями верховных жрецов или шаманов, подчеркнув, что разнооб­разные геометрические и стилизованные формы “ипсилона” воплощают важнейшие ритуальные жесты шаманов во время их действия(76). Шаман­ство, как считают болгарские ученые, является “одной из очень характер­ных сторон структуры языческих верований праболгар” (77). В Болгарии об­наружены многочисленные изображения человеческих фигур с предме­тами, характерными для шаманского культа, – бубном, колотушкой, в трехрогих головных уборах (коронах), часто в масках, танцующие, с под­нятыми или распростертыми руками. И в образном и в знаковом вопло­щении болгарские фигуры шаманов идентичны изображениям, извест­ным на прародине тюрко-болгарских ритуалов, – в Центральной Азии и Сибири (78). (рис. 11).

Как показали наблюдения П.Петровой, на мировоззрение болгар-язычников оказывали влияние не только раннетюркские культы, но и иные, в частности индоевропейские. Иранские божества у дунайских болгар воплощались в знаках, в специфических женских образах (79), при­чём, ученые подчеркивают, что иранская культура могла найти отраже­ние в праболгарских верованиях не только через посредство соседствования с иранокультурными аланами в причерноморских степях, но и зна­чительно ранее – еще в Азии, где праболгары ощущали влияние таких центров иранской культуры, как Хорезм, Согдиана, Бактрия (80). Отсюда наблюдающееся в Дунайской Болгарии сочетание тюркских культов и изобразительных традиций с иранской мифологией и иконографией уже на первых этапах существования государства.

Детальное исследование популярного у протоболгар знака “ипсилон” в различных его вариантах привело П.Петрову к выводу, что в нем заклю­чена идея божественной власти и ее субъектов: бога, шамана, земного правителя, причем вертикальные черты по бокам (“близнецы”) усилива­ют божественность власти. На печати из Преслава изображен знак, сов­мещающий понятие божественности и земной власти (к сожалению, не удалось познакомиться с публикациями печати). Причем, как можно су­дить и по печати и по знакам, изображенным на кирпичах “государст­венной канцелярии” дворцового комплекса Великий Преслав, он может переходить из языческой эпохи в христианскую, будучи использован в этом случае как царский знак (81).

Исследователи праболгарских знаков выделяют три периода их бытования включая XIVв. (82) . Можно предположить, что не только “ип­силон”, но и другие знаки находили применение также во Втором Болгарском царстве (1187-1396). В частности, знаки в виде букв гре­ческого или латинского алфавита, возникшие “на местной почве” в пе­риод Первого Болгарского царства (83). Подобный знак можно видеть на медных монетах болгарских царей (Михаила Шишмана, его же вмес­те с сыном Иваном). Лицевая сторона их занята фигурами конного или пешего царя в соответствующем одеянии и монограммой “ЦР” (в типе просматривается византийское влияние); оборотная сторона снабжена лигатурой, которую трактуют как монограмму Шишмана (84)(рис.14). Однако в графическом исполнении она идентична знаку, по­мещенному Л.Дончевой-Петковой на таблицах XXVII-XXVIII (“трезу­бец”) (85) (рис.7).

Несмотря на общность мировоззренческих концепций, характер­ных для языческого мира, и идентичность в связи с этим изобразитель­ной символики (изображение “мирового дерева” в вертикальной и го­ризонтальной плоскостях – в виде стилизованного дерева с кроной, стволом и корнями, плетенки – четыре стороны света) в дохристианской, раннехристианской Дунайской Болгарии и Хазарии, при рекон­струкции их религиозно-мифологических систем практически в один и тот же хронологический период можно заметить определенное разли­чие в системах верований. Это находит отражение в графической сим­волике. Исследование амулетов как наиболее ярких выразителей рели­гиозных предпочтений свидетельствует: знаки “ипсилон” с двумя вер­тикальными чертами по бокам в аналогичных памятниках Хазарии от­сутствуют. Однако отсутствуют здесь и ярко выраженные изображе­ния шаманизма и оформление последнего в соответствующей знако­вой интерпретации.

Отсылая читателя для ознакомления с системой знакового оформле­ния верований населения Хазарского каганата к книгам В.Е.Флеровой, от­мечу лишь наиболее общие положения, имеющие отношение к семанти­ке двузубцев и трезубцев. Для мелкопластического искусства Хазарии ха­рактерна биполярность (отражение архаических космогонических пред­ставлений о движении солнца – днем слева направо, ночью – справа на­лево), зеркальное удвоение, нашедшее воплощение в типе амулета с пар­ными композициями (фигуры по обе стороны оси), а в графике – с двузубцами и трезубцами.

В биполярности, которая выделена Флеровой как составная черта ис­кусства Хазарии, в том числе и графики, прослеживается идея противо­борства двух взаимоисключающих космических принципов. Борьба бо­гов света и огня с мраком, ритуальной скверной (битва богов и демонов) нашла отражение не только в космическом законе, восходящем к индо­европейским прототипам, но и в земных противопоставлениях: день – ночь, дождь – засуха, оазис – пустыня и т.д. (86). Подобное понимание мироздания являлось основой верований иранцев, оно же нашло отра­жение и в верованиях населения Хазарии, как можно заключить из по­строений В.Е.Флеровой. Она отмечает, что в Первом Болгарском царстве среди изображений, начертанных на крепостных стенах, на черепице и проч., присутствуют в реалистическом или схематическом исполнении антропоморфные изображения с характерно поднятыми вверх руками. Как показано выше, их связывают с праболгарским шаманским культом. Подчеркивая, что сюжет антропоморфного божества “с предстоящими” архаичен, Флерова применительно к своему исследованию раскрывает его как образ Великой богини (с сопровождаемыми ее “парными полу­кружиями или скобами”), что в схематической интерпретации выраже­но двузубцем. Автор приводит также сведения о том, что эмблемой Ве­ликой богини в контексте индоевропейских традиций мог являться и знак трезубца (87).

Комплекс графических изображений вкупе с археологическим мате­риалом “определенного назначения” – амулетами – позволил Б.Е.Флеро­вой воссоздать картину мировоззрения многоэтносового населения Хаза­рии. Выделенная ею языческая система верований является основопола­гающей для всего государства. Она не включает воздействие “мировых религий”: христианства, иудаизма, существуя, так сказать, “в чистоте”.

Эта система сложилась в двуединстве тюркского и иранского, причем иранский оказывается приоритетным (88). Наверное, корни этого феноме­на кроются в самой глубокой древности, уходя в эпоху, когда южнорус­ские степи служили одной из областей обитания носителей индоевро­пейской культуры (89). Позднее этот факт создал приоритет “иранизмов” в образах мышления хазар. Хотя Флерова считает, что нельзя выделить в Хазарии особого знака подобного “ипсилону” с вертикальными чертами по бокам, характерного для Первого Болгарского царства (см. выше), из­начальная сакральная семантика двузубцев и трезубцев ею подчеркивает­ся. Поскольку в построениях В.Е.Флеровой “тема иранизма в верованиях населения каганата предстает шире и разнообразнее, чем простое про­должение аланских традиций в раннесредневековой культуре” (90), нет ни­чего удивительного, что автор напрямую обращается к культуре Ирана, стремясь обнаружить в ней аналогии хазарским знакам и символам. Бес­спорно, заслуживает особого внимания ее интерес к тамгообразным зна­кам Ирана, которые изображены на штукатурке, встречаются на резных камнях, монетах, керамике, произведениях торевтики.

Отечественные исследователи Сасанидского искусства полагают, что “ни смысловое значение этих знаков, ни их прототипы не выяснены окончательно” (91). Большинство ученых не считает их тамгами по проис­хождению, однако выделяет три группы знаков, среди которых могут быть и родовые тамги, и знаки, соответствующие определенным титулам и рангам, и знаки (“нешаны”) храмов (92). К храмовым знакам относится, в частности, трилистник (трезубец). Подобный трезубец можно видеть на печати одного из магов (93). (рис. 13)

Оставляя в стороне разнообразие начертаний двузубцев и трезубцев, анализ которых сделан в книге В.Е.Флеровой, подчеркну значимость ее за­ключения о генетическом единстве этих двух хазарских знаков. В значи­тельной степени на этот вывод повлияла “коллекция” Хумаринского го­родища на Кубани (форпоста Хазарского каганата), состоящая почти сплошь из двузубцев и трезубцев, смысловая однородность которых, по мнению Флеровой, несомненна (94). В двузубце же, как считает автор, скон­центрирована символика священности верховной власти, с ним связаны мифы архаических индоевропейских верований – мифы о близнецах (“близнечные мифы”), образ Великой богини. (Как отмечалось выше, в Хазарии не выделен знак, непосредственно связанный с личностью пра­вителя, с властью, например, с каганом.)

Система “бинарных оппозиций”, нашедшая яркое воплощение в аму­летах – овеществленных символах верований населения Хазарского ка­ганата, отразилась и в организации власти этого государства – двойст­венности управления, которое осуществляли каган и бек (95). Причем беку была присуща сугубо практическая деятельность (например, предводи­тельство войском), каган же воплощал божественную магическую силу, что было хорошо известно всем соседним народам, воевавшим с Хазарией. При виде кагана, которого специально выводили по этому случаю, они обращались в бегство (96) .

В начале IX в. хазарские правители и вельможи приняли иудаизм, В Хазарии возникла религия правящего дома, что отнюдь не означало отка­за от прежних верований всего населения Хазарского каганата: “основная масса народа оставалась языческой. Причем язычество было здесь не пе­режиточным явлением, как в Дунайской Болгарии, у среднеазиатских ко­чевников, на Руси и в других странах, которые в конце I – начале II ты­сячелетия восприняли христианство или мусульманство, а полноправной религией народных масс” (97). Археологические раскопки, проводящиеся в последние годы на территории бывшего Хазарского каганата, приносят все больше доказательств сохранения здесь языческих обрядов и верова­ний и отсутствия следов влияния иудаизма на памятники материальной культуры Хазарии. Это свидетельствует не только о веротерпимости, но и о крепости религиозной системы Хазарского каганата, что явилось отра­жением высокого уровня общественного развития последнего, как полагают исследователи (98).

М.И.Артамонов считал крупное степное государство – Хазарский ка­ганат “почти равным по силе и могуществу Византийской империи и Арабскому халифату”. Во всяком случае, в VIII-IX вв. Хазарскому кагана­ту принадлежало ведущее место в истории южных земель Восточной Ев­ропы, и именно Хазария была первым государством, с которым вступила в контакт Русь при формировании своей государственности (99).

Речь идёт о государственном образовании славянских племен, носите­лей волынцевской культуры (и эволюционизировавших на ее основе ро-менской, боршевской и окской) – предшественнике (одном из предше­ственников) Древнерусского государства. Это политическое образование, расположенное в Днепровско-Донском междуречье, известное уже в первой четверти IX в., в литературе фигурирует под названием Русского каганата(100).

Несмотря на яростное неприятие концепции о Русском каганате, ее постсоветский критик не может не признать явного взаимодействия во­лынцевской и салтово-маяцкой надэтничой “государственной” культуры Хазарии, приводя данные археологических исследований: “Новые иссле­дования волынцевских памятников Левобережья Днепра показали, что эта славянская в основе культура находилась под прямым воздействием салтово-маяцкой археологической культуры Хазарского каганата” (101). Дей­ствительно, в археологических работах последних десятилетий особо под­черкивается факт смешения культур, которые приняли участие в станов­лении культуры ранней Киевской Руси, подчеркивается, что, например, в Среднем Поднепровье в последней четверти I тысячелетия н.э. существовали различные по культурной принадлежности группы памятников (102); особо акцентируются “тесные связи славянской и салтовской культур” (103) в VIII в. в Среднем Поднепровье и т.д.

Новые данные археологических раскопок изменили и сам принцип подхода к проблеме отношений славян и кочевников: сугубо негативная их оценка постепенно трансформируется, ученые все настоятельнее заяв­ляют “о конструктивном начале русско-кочевнических контактов” (104).

В этом контексте рассматриваются теперь и взаимоотношения сла­вян, прежде всего с интересующими нас праболгарами и хазарами. Бол­гары до переселения их значительной части в VII в. на Дунай жили в Подонье, Приазовье, на Северном Кавказе совместно с хазарами и ала­нами, в регионе салтовской культуры. В новейших исследованиях под­черкивается, что для указанного региона характерна “смешанность эт­нокультурных традиций, включающих не только аланские и болгарские, но и славянские компоненты” (105). На Дунае, как известно, тюрко-болгары превратились в славяно-болгар, в IX в. стали христианами, но не от­казались и от прежних верований, которые нашли воплощение, как бы­ло показано выше, в графической символике, окрашенной “иранизмами” и “тюркизмами”, принесенными из Центральной Азии и Донских степей. Отзвуки этой символики – начертания на стенах Великого Преслава, Плиски, Мадары и т.д. Белокаменные крепости из подобным же способом обработанных каменных блоков с нанесенными на них аналогичными, но не всегда идентичными, рисунками и знаками – ха­рактерная черта Хазарии VIII-IX вв. (106). Одна из таких крепостей на До­ну находилась всего в 25 км от славянского городища Титчиха. Целая система крепостей в 20-30-е гг. IX в. была выстроена на северо-западе Хазарии, на территории, соприкасавшейся с ареалом волынцевской культуры (107). Трудно себе представить, чтобы подобная территориальная близость исключала взаимовлияния, в том числе культурные, религиозные и проч., причем приоритетность всегда остается за более сильным партнером.

Сошлюсь опять-таки на современных украинских исследователей, ко­торые, признавая вышесказанное, подчеркивают, что “ощутимым оказа­лось влияние Хазарии на формирование экономических и политических структур восточных славян. Есть основания утверждать, что раннерусская система двуумвирата на киевском столе (Аскольд и Дир, Олег и Игорь. – Н.С.)
была позаимствована от хазар. В пользу этого свидетельствует, в ча­стности, и то, что киевские князья носили титул хакана или кагана” (108).

Стоит ли удивляться, что в древнем Киеве при раскопках находят многочисленные предметы (керамика, кирпичи, изделия прикладного ис­кусства), на которых изображены двузубцы и трезубцы? (рис.9) На кир­пичах древнейших зданий Киева – Десятинной церкви и дворца Влади­мира близ нее – обнаружены трезубцы (109) (как на аналогичных зданиях Дунайской Болгарии), на металлической булле, приписываемой Свято­славу Игоревичу, из Киева (не сохранилась) и на костяной пряжке из Саркела изображены идентичные двузубцы (110) и т.д. (рис 8).

Б.А.Рыбаков сообщает и о знаках (двузубцах и трезубцах) на стенных кирпичах церк­вей других русских городов XI-XII вв., однако нас интересует прежде все­го Киев, где начали чеканиться первые русские монеты, также несущие подобный знак.

Еще у Н.М. Карамзина можно прочитать, что “киевские жители упо­требляли имя Кагана вместо государя, для того, что они долгое время бы­ли подвластны Хазарским Великим Каганам” (111). Современные зарубеж­ные и отечественные историки выдвигают гипотезу об основании Киева хазарами, во всяком случае приводят аргументы в пользу того, что “Киев имел помимо славянского также хазарское назначение” (112). Факт прожи­вания хазар в Киеве широко известен. Об этом свидетельствует хотя бы могильник “салтовского типпа”, обнаруженный еще М.К. Каргером при раскопках древнего Киева (113).

Признавая, как уже отмечалось выше, влияние хазар на формирова­ние “управленческих” структур у восточных славян, отмечая взаимодей­ствие салтово-маяцкой и волынцевской культур на левом берегу Днепра, большинство археологов исключает “сколько-нибудь значительное” ха­зарское влияние на Правобережье Днепра и на Киев в особенности (114). Между тем В.В.Седов отмечал, что в регионе Киева волынцевская культу­ра переходит и на правый берег (115). Вероятно, также вместе с салтовской, что может объяснить присутствие здесь расцветших пышным цветом впоследствии двузубых и трезубых “знаков Рюриковичей”, до сих пор производящих впечатление “саморожденных”. Этнокультурные контакты между славянами Левобережья и Право­бережья Днепра (Киев) и жителями Хазарии могут являться причиной некоторых чисто внешних, в том числе и графических, заимствований, однако вряд ли к таковым относится принятие славянскими правителя­ми титула “каган”. Этим титулом русский правитель обозначался в запад­ноевропейских и восточных источниках IX-X вв. (116). Считается, что при­нятие титула “каган” произошло в 20-30-е гг. IX в., “когда носитель этого титула в Хазарии еще не был символическим главой государства. В про­тивном случае русскому князю не было бы смысла именоваться каганом”. И далее: “В это время хакан хазар был реальным властителем, которого и считали царем (117).

Справедливо подчеркивается, что правитель с таким титулом вряд ли был лишь племенным вождем, но “стоял во главе объединения, которое можно рассматривать как зародыш большого раннефеодального государ­ства” (118). Именно о таком политическом объединении на территории во-лынцевской культуры писал В.В.Седов, полагавший, что в землях Восточ­ной Европы другого мощного политического образования славян тогда не было”, а если “в каганате русов все же был административный центр, то это мог быть только Киев” (119) .

По всей вероятности, в Киеве находился и глава славянского государст­венного объединения – каган. Этот титул носил не только хазарский пра­витель, но и аварский. Он был хорошо знаком Западной Европе и Визан­тии с VI в. в связи с вторжением аваров в Центральную Европу и их дей­ствиям там, в результате чего титул “каган” зафиксирован византийскими и латинскими источниками. В то же время известно, что в середине IX в. Русь представляла значительную силу, пользующуюся международным признанием (120), и принятие самого известного в регионе титула ее прави­телем вводило каганат русов в международное политическое поле.

Таким образом, в принятии этого титула можно видеть не столько ха­зарское влияние, сколько своеобразную самоидентификацию, обуслов­ленную прежде всего внешнеполитическими обстоятельствами (121).

Предполагают, что Русский каганат прекратил свое существование по­сле захвата Киева Олегом в 882 г., объединения среднеднепровских и се­верных территорий и образования единого Древнерусского государства (122). Однако титул “каган” использовали русские правители и после этого со­бытия, даже в период упадка Хазарии и после крещения Руси в X-XI вв. Об этом свидетельствуют уже “внутренние источники” и прежде всего первое, по сути дела, оригинальное произведение на русском языке “Сло­во о законе и благодати”, созданное, как полагают, между 1037 и 1050 гг. тогда еще священником Берестовской церкви под Киевом, будущим митрополитом Иларионом. В “Слове” содержится “похвала каганоу нашемоу влодимероу. От него же крещени быхомъ” (124). Вряд ли именование несколь­ко раз Владимира “каганом нашим” можно охарактеризовать только как риторический прием или желание “подчеркнуть исключительное положе­ние русского князя в окружающем Византию мире” (125). Ведь после созда­ния “Слова” в 1051 г. Ярослав Мудрый, собрав епископов в Софии Киев­ской, возвел своего духовника Илариона на митрополичий стол, после чего тот сделал особую запись – “Быша же си в лето 6559 владычествующу блговерьному кагану Ярославу сну Владимирю” (126), где “каган Ярослав” зву­чит как констатация. Иларион, судя по тексту “Слова”, вполне естествен­но совмещает христианские и языческие имена Владимира (Василий) и Ярослава (Георгий), называя их все-таки каганами.

Во вполне “прозаичной” надписи на стене Софии Киевской “Спаси, Господи, кагана нашего” подобным образом назван сын Ярослава Влади­мировича – Святополк Ярославич, правивший в Киеве в 1073 – 1076 гг. На стене Софии Киевской имеется и рисунок трезубца, кстати, более всего похожий на современный украинский герб (127). Думается, что над­пись на стене того же храма “В (лето) 6562 месяца февраля 20-го кончи­на царя нашего…”, которую связывают с Ярославом Мудрым (128), также имеет в виду “каганство” последнего, ибо известно, что правитель хазар, носивший титул “кагана”, именовался также царем (129). Византийцы назы­вали архонтами и хазарских каганов и русских правителей, но если для первых у них существовали и другие термины, то за вторыми наименова­ние “архонт” сохранилось надолго.

А.П.Новосельцев, признавая, что каганами русские правители имено­вались в IX-X вв., приходит к выводу, что во второй половине XI в. они ут рачивают этот титул и “в начале XII в. русский летописец не называет ки­евского князя хаканом даже применительно к прошлому” (130).С данным фактом соотносятся наблюдения филологов над термином “князь”, кото­рый пришел к восточным славянам (устным путем) из болгарского языка довольно поздно – в конце (середине?) XI – начале XII в. Исследователь лексики “Повести временных лет” А.С.Львов, замечая, что летописец ино­гда слово “князь” употребляет взамен слов “цесарь” и “каган”, подчерки­вает, что он нарочито исключил слово “каган” не только по отношению к русскому правителю, но и по отношению к правителям даже тюркских народностей (131). В результате исследователь приходит к выводу: “В Повес­ти временных лет слово князь введено при перередакции и переписыва­нии этого исторического труда едва ли не ранее начала XII в. До этого времени… по крайней мере в Киеве, в том же значении, по-видимому, было употреблено тюркское по происхождению слово каган” (132). Лишь один раз в этом памятнике упомянут титул “каган” по отношению к раз­громленному Святославом хазарскому правителю, но и то этот титул приравнивается к титулу “князь” (“хазары с князем своим каганом”). Как воспоминание о былом “каганьем времени” в “Слове о полку Игореве” (80-е гг. XII в.) титул каган используется по отношению к князю Олегу Святославичу. Не случайно ему приписывается прозвище “Гориславич” как напоминание о злых делах, которые совершил этот князь, являясь за­чинщиком многих междуусобиц (133). Возможен здесь намек и на тот факт, что Олег Святославич был не только черниговским князем, но и управлял тмутараканским княжеством на Тамани, где жили потомки хазар. Он как бы уподоблялся хазарам, к которым в письменных памятниках этого времени прослеживается явно негативное отношение. В конце концов, “цивилизованный мир” и вовсе пренебрежительно начал воспринимать термин “каган”. Известно изречение, сохранившееся в рукописи XIV в.: “Каган зверообразный скифский” (134) .

Почти одновременно с титулом “каган” исчезают и “знаки Рюрикови­чей”: одни считают, что это произошло в середине XII в. (135) , другие – в на­чале XIII в. (первой половине XIII в.) (136).

Вернемся к толкованию знака русских монет. Как было показано в семантике знаков в виде двузубца и трезубца у ближайших соседей вос­точных славян, – в государстве Хазарский каганат просматривается от­печаток верований, в основе которых лежат индоевропейские (иран­ские) языческие культы, выразителями коих явились прежде всего аму­леты. Древнерусские металлические амулеты и по типологии и по содер­жанию отличаются от салтовских (137). Их образы связаны со спецификой славянских верований. О славянских языческих божествах рассказывает­ся в “Повести временных лет” под 980г.: “И нача княжити Володимеръ в Киеве единъ, и постави кумиры на холму вне двора теремнаго: Перуна древяна, а главу его сребрену, а усъ златъ, и Хърса, Дажьбога, и Стрибога и Симаръгла, и Мокошъ. И жряху имъ, наричюще я богы…”(138). Еще ранее в договорах Руси с греками упоминается “скотий бог” Белее (Волос) (139). Договоры, реконструирующие систему древнерусских языческих клятв, называют Перуна и Белеса, главных богов языческой Руси. Они считают­ся богами “первого ранга”, восходящими к индоевропейской теони-мии (140). К явно славянским божествам относится Мокошь, женское бо­жество, связанное с культом рожениц (141). Хоре и Симаргл истолковыва­ются как иранские божества (142). Новые данные в результате изучения лексики “Слова о полку Игореве” свидетельствуют о “семантическом со­отнесении” имен Дажьбога и Стрибога (внуки Дажьбога – князья, ко­торые вели Русь к гибели, внуки Стрибога – дружинники, ее охраняющие), т.е. первый упомянут в отрицательном смысле, второй – в поло­жительном (143).

Иранская этимология имени Стрибог была предложена ранее, в настоя­щее время принимается версия имени Дажьбог, также восходящая к иран­ским корням (“злой бог”) (144). Если учесть современное толкование шести на­званных богов, то система “бинарных оппозиций” в подборе божеств про­слеживается довольно четко, по следующим парам: крайние – Перун, гро­мовержец, связан с военной функцией, Мокошь (Макошь), женский образ, связанный с рождением, продолжением рода; вторая пара – Хоре, солярное божество (свет, тепло) и Симаргл, связанный с мифическим Сэнмурвом и со зловещей птицей Див, “враждебной Русской земле”; наконец, Дажьбог и Стрибог, как было отмечено выше, могут быть восприняты в качестве проти­воположных по значению (“зло” и “добро”).

Налицо, таким образом, иранский принцип воззрений, выраженный через определенную систему подбора (противопоставлений) божеств (может быть, поэтому Велесу не нашлось здесь места). В данной системе участвуют и “исконные” славянские божества, и воспринятые, как пред­ставляется, через контакты с хазарами.

Очень скоро (в 988г.) Владимир крестился; известно, что изображе­ния богов (в первую очередь Перуна) уничтожались, однако не так про­ст было вытеснить из сознания простых людей и самого Владимира прежние верования.

Современные лингвисты, изучающие проблемы праславянских язы­ков, подчеркивают, что “к моменту возникновения письменности славя­не успели дважды сменить свои сакральные представления. Сначала древ­нее язычество подверглось сильному влиянию дуализма иранского типа, затем последний, не одержав полной победы, был вытеснен христианст­вом. Двойная система сакральных представлений оставила глубокие сле­ды в праславянском языке… ” (145). Можно наблюдать эти следы и в древнерусском искусстве (146), что отражает существование в прошлом опреде­ленной религиозно-мифологической и культурной общности между иранцами и славянами…” (147).

Принятию Древней Русью монотеистической религии в конце 980-х гг. византийские источники уделяют не столь большое внимание, как ка­залось бы, должны были. В “Повести временных лет” за эти годы явно просматривается усиление Руси, с которым византийцы справлялись с трудом. (Об этом свидетельствуют хотя бы слова императоров, уговарива­ющих сестру Анну выйти замуж за русского правителя: “И реста ей бра­та: “Еда како обратить богъ тобою Рускую землю в покаянье, а Гречьскую землю избавишь от лютыя рати. Видиши ли, колько зла створиша Русь грекомъ? И ныне аще, не идеши, то же имуть створити намъ”) (148). Это усиление позволило русскому князю выбрать религию определенного толка, и в основе этого выбора, как и в случае с титулом кагана, лежали политические причины.

Вопросы принятия Русью христианства подробно рассмотрел А.П.Новосельцев (149), который, сетуя на немногочисленность и противоречивость источников, освещающих факт христианизации Руси, останавливается на трудностях, связанных с этим процессом: “Происходило это трудно и при большом сопротивлении народных масс, и очевидно, части вер­хов” (150) . Видя во Владимире не “скороспелого реформатора”, а “осторож­ного политика”, автор считает, что “Владимир, став христианином, сохра­нил многие привычки и черты князя языческой поры. Он любил дружи­ну и устраивал для нее знаменитые пиры… проводя нововведения в глав­ном, в более частных вопросах оставался верен старине…” (151). В качестве примера Новосельцев приводит сообщение летописца о том, как люди плакали, когда свергнутого Перуна били “палками, и говорили: “Вчера чтимъ от человекъ, а днесь поругаемъ”.

Вероятно, в этом контексте следует рассматривать и возврат при че­канке первых монет от образа Иисуса Христа к трезубцу. О сакральности этого знака говорилось выше (по семантике он адекватен двузубцу – зна­ковому выразителю хазарских (иранских) верований). Сакральность тре­зубца соответствовала и сакральности правителя Руси, что соотносится с функциями правителей на ранних этапах развития государственности. Один из исследователей княжеской идеологии X-XII вв. отмечал: “Очень точно восприятие князей как духовных владык подчеркивает хазарский титул “каган”, прилагаемый к верховному сакральному царю. Этот титул употреблен Иларионом в “Слове о законе и благодати” применительно к Владимиру, Ярославу…” (152). Очевидно, автор не сомневается в “каганьей” са­кральности последних. Хотя вряд ли стоит напрямую увязывать функции, которые приписываются хазарскому кагану, с “реалиями бытия” правите­лей русов, принявших этот титул (153), однако магическую функцию, выпол­няемую русским правителем, исключить нельзя. Исследователи пишут об Олеге, выступающем “князем-жрецом, соединившим сакральную и поли­тическую функции” (154), о жреческих функциях Владимира Святославича (155). У протоболгар, как свидетельствуют раннеболгарские источники, хан (хан сюбиги) являлся верховным правителем государства, высшим военачаль-ником, верховным законодателем и судьей, а также главным жрецом (156).

Магическое значение у праболгар на Дунае имел знак “ипсилон”, как об этом говорилось выше. Можно предположить, что для русских прави­телей таковым являлся двузубец – трезубец. В.Е.Флерова приводит интересную деталь, зафиксированную в Дунайской Болгарии, – совмещение трезубца (аналогичного изображению на монете болгарского царя Миха­ила Шишмана) и грифона.

Грифоны (орлиногрифоны) характерны для древнерусского искусства, где их изображения связаны с княжеской сре­дой. Встречаются они и в Хазарии (157).

Думается, что обширный материал, использованный в настоящей ста­тье с целью поиска аналогий и объяснений “загадочного знака” первых русских монет, позволяет охарактеризовать его как сакральный, магичес­кий символ (158), реликт прежних верований (подобный символ, отличаю­щийся от знака собственности, родового знака, имел в виду Н.П.Лихачев).

Этот знак (“иранский вклад в древнерусскую духовную культуру”) со­ответствовал представлениям русского правителя о его функциях, в ре­зультате чего и наблюдается совмещение знака с таким властным атрибу­том, как монета.

Впоследствии произошла его трансформация – знак княжеской соб­ственности, “знак Рюриковичей”, как он и квалифицируется в историо­графии.

Примечания:

1.
Сотникова М.П., Спасский И.Г. Тысячелетие древнейших монет России.
Сводный каталог русских монет
X
–
XI
веков, Л., 1983.

2.
Карамзин ИМ. История государства Российского. Т. 2. М
, 1988. Прим. 56.

3.
Що означае собою знак “Тризуба”
i
звхдки вш походить. (Листз Берлина)
//Тризуб. Тижневик.
Paris
, 1928. № 6. С. 15-16.

4.
Шаповалов Г.И. Знак Рюриковичей не Тризуб, а яклр-крест // Памъятки
Укра
i
ни. Ки
i
в, 1990. Т. 1; Он же. О символе “якорь-крест” и значении знака Рю­
риковичей //Византийский временник. 1997. Т. 57. С. 204-210.

5.
См, например, определение понятий “геральдика ” и “герб” в статье крупней­
шего французского специалиста по геральдике Мишеля Пастуро:
Heraldique
//
Dictionnaire
du
Moyen
Ages
.
Paris
:
PUP
, 2002.
P
. 664-667: “Геральдика
– вспомога­
тельная историческая дисциплина, занимающаяся изучением гербов. Гербы
– это
цветные эмблемы, принадлежащие индивидууму, династии или некоему коллекти­
ву и созданные по определенным правилам, правилам геральдики. Именно эти пра­
вила (впрочем, не столь многочисленные и не столь сложные, как обычно считают, основу которых составляет правильное использование цвета) отличают европей­
скую геральдическую систему от всех остальных эмблематических систем, предше­
ствующа и последующих, военных и гражданских”.

6.
Толстой И.И. Древнейшие русские монеты великого княжества Киевского.
СПб., 1882.

7.
Там же. С. 165-182.

8.
Там же. С. 182.

9.
Там же. С. 186.

10.
Трутовский В.К. Ученые труды А.В.Орешникова.
М
, 1915. С. 8-9.

11.
Арциховский А.В. Памяти АЛ.Орешникова // Нумизматический сборник.
M
.,1955.4.1(B
.25).
C
.7-1
Z

12.
Орешников АВ. (А.О.) Новые материалы по вопросу о загадочных фигурах
на древнейших русских монетах //Археологические известия и заметки. М, 1894. №10. С. 301-311.

13.
Русские древности в памятниках искусства, 1891. В.
IV
. С. 172.

14.
Орешников А.В. Древнейшие русские монеты // Русские монеты до 1547 года. М., 1896 (Репр
. М,
1996). С. 1 -5; Он же. Материалы к русской сфрагистике
// Труды Московского нумизматического общества. М., 1903. Т.
III
. В.1.С. 9-11;
Он же. Задачи русской нумизматики древнейшего периода. Симферополь, 1917;
Он же. Классификация древнейших русских монет по родовым знакам // Извес­тия АН СССР. Отделение гуманитарных наук. Л., 1930.
VII
серия.
№ 2; Он же. Де­
нежные знаки домонгольской Руси. М., 1936.

15.
Бауэр Н.П. Древнерусский чекан конца
X
и начала
XI
в. // Известия ГАИМК А., 1927. Т.
V
. С. 313-318.

16.
Лихачев Н.П. Материалы для истории русской и византийской сфрагисти­
ки // Труды музея палеографии. Вып. 2. А, 1930.
II
. С. 56.

17.
Таубе М.А. Загадочный родовой знак семьи Владимира Святого // Сбор­ник, посвященный проф. П.НМилюкову. Прага, 1929. С. 117-132; Он же. Родо­вой знак семьи Владимира Св. в его историческом развитии и государственном значении для древней Руси // Владимирский сборник в память 950-летия креще­ния Руси. 988-1938.
Белград
, (1939). С. 89-112.

18.
Таубе М.А. Родовой знак семьи Владимира Св… С. 104.
19.Тамже.С.91-92.

20.
Там же. С. 106.

21.
Там же. С. 109-110.

22.
Там же. С.111-112.

23.
См., например, его замечания на сообщение В.К.Трутовского в Москов­
ском археологическом обществе “Новый взгляд на происхождение загадочного
знака на монетах Св. Владимира”// Древности, Труды императорского Москов­
ского археологического общества. М., 1900. Т.
XVII
. С. 121; Орешников А.В. Де­
нежные знаки домонгольской Руси. С. 49.

24.
Рапов О.М. Знаки Рюриковичей
и символ сокола //” Советская археология (СА). 1968. №3. С. 62-69.

25.
Рыбаков Б.А. Знаки собственности в княжеском хозяйстве Киевской Руси
X
–
XII
вв. //Советская археология. 1940.
VI
С. 227-257.

26.
Там же С. 233.

27.
Там же. С.233-234.

28.
Там же. С. 234.

29.
Янин В.Л. Древнейшая русская печать
X
в. // Краткие сообщения Инсти­
тута истории материальной культуры (КСИИМК). 1955. Вып. 57.
С. 39-46; Он
же. Княжеские знаки суздальских Рюриковичей // КСИИМК 1956. Вып. 62.

С. 3-16. В данной работе В.Л.Янин обосновывает тезис о личностной характерис­
тике княжеской тамги, существовавшей изначально, лишь позднее приобретшей родовой или территориальный характер (рязанская тамга
XIV
–
XV
вв.); Он же. К
вопросу о дате Лопастицкого креста // КСИИМК 1957. Вып. 68. С. 31-34; Он же. Актовые печати Древней Руси.
X
–
XV
вв. М., 1970. Т. 1. С. 36-41,132-146 и

АР

30.
Ильин А.А. Топография кладов древних русских монет
X
–
XI
в. и монет
удельного
периода. А., 1924. С. 6.

31.
Лихачев Н.П. Указ. соч. С. 266.

32.
Там же. С. 108.

33.
Там же. С 57.

34.
Там же. С 266.

35.
Там же. С. 262-263.

36.
Там же. С. 264.

37.
Там же. С. 266.

38.
Голб Н., Прицак О. Хазаро-еврейские документы
X
в. Науч. ред., послесл. и коммент. В.Я.Петрухина М; Иерусалим, 1997; Флеров
B
.
C
. Коллоквиум “Хаза­
ры
” и “Краткая еврейская энциклопедия о хазарах
” // Российская археология (РА). 2000. № 3; См.рецензию: Толочко П.П. Миф о хазарско-иудейском основа­нии Киева //РА. 2001. № 2. С. 38-42.

39.
Об этом.
CMJ
Седов В.В. Русский каганат
IX
в. // Отечественная история.

1998.
№ 4. С. 3-15; Он же. У истоков восточнославянской государственности. М,

1999.
С. 54; Петрухин В.Я. “Русский каганат”, скандинавы и южная Русь: средневе­
ковая традиция и стереотипы современной историографии // Древнейшие госу­дарства Восточной Европы. 1994. М, 1999. С. 127-142.

40.
Сотникова М.П., Спасский И.Г. Указ. соч. С. 7.

41.
Даркевич В.П. Романские элементы в древнерусском искусстве и их пере­работка // Советская археология. 1968.
№ 3. С. 71.

42.
Сотникова М.П. Спасский И.Г. Указ.соч. С. 6. 60-61.

43.
Бутырский М.Н. Образы императорской власти на византийских монетах
//Нумизматический альманах. 2000. № 1. С.20-21.

44.
Сотникова М.П., Спасский И.Г. Указ. соч. С. 6.

45.
Engel
А
.
ег
Serrure R . Tralte de Numismatique du Moyen Age. Paris,
1891.
T.
1.
P. XL,164,183.

46.
Мифы народов мира. М., 1988. Т.2. С.241.

47.
Ставиский В.И. У истоков древнерусской государственной символики // Философская и социологическая мысль. 1991. № 5. С. 99.

48.
См. об этом: Березкин Ю.Е. Двуглавый ягуар и жезлы начальников // Вест­
ник Древней истории. 1983. № 1. С. 163-164.

49.
Rintchen
В
. Les signes de prop”riete chez les Mongols //Arhiv orientalni Praha, 1954. T XXII.
№ 2-3.
P.
467-473.

50.
Там же. С. 468.

51.
Кызласов И.А Рунические письменности евразийских степей. М, 1994.
С. 228-230.

52.
Там же. С. 231.

53.
Кочкина АФ. Знаки и рисунки на керамике Биляра // Ранние болгары в Восточной Европе. Казань, 1989. С. 97-107.

55.
Там же.
С 101.
Полубояринова М.Д. Знаки на золотоорлынской керамике // Средневеко­вые древности евразийских степей. М., 1980. С. 165-212.

56.
Там же. С. 205.

57.
Там же. С. 174.

58.
Биджиев Х.Х.
Хумаринское городище. Черкесск, 1983.

59.
Там же. С. 92.

60.
Артамонов М.И. История хазар. СПб., 2002. С. 308.

61.
Шкорпил К.В. Знаки на строительном материале // Известия Русскою ар­
хеологического Института в Константинополе. Т.Х.София, 1905.

62.
Обзор работ, посвященных графике Хазарин, предпринят В.Е.Флеровой
(Граффити Хазарин. М., 1997. С. 11-22). См. также историографический очерк в
книге: Дончева-Петкова Л.
Знаци върху археологически паметници отсреднове
ковна България
VII
–
X
век. София, 1980. С. 7-18.

63.
Щербак: А.М. Знаки на керамике Саркела // Эпиграфика Востока.
XII
. М; А,
1958. С. 52-58; Дончева-Петкова
А Указ. соч.; Яценко С А. Знаки-тамги ираноязыч­
ных народов древности и раннего средневековья. М, 2001.
С107-117.

64.
Аладжов Ж. Проучвания върху старобългарските знаци (В търсене на за­
кономерности) //Разкопки и проучванья. София, 1991. П.Врезультате исследова­
ния комплекса знаков из могильников протоболгар
и
славян в языческий и хрис­тианский периоды в разных регионах Болгарии выявлена их разность, взаимовли­яния, генетическое родство –
по периодам, замечено сохранение в христиан­
ском периоде устойчивых типов языческих знаков и т.д. В качестве примера для подражания автор называет работу Т.И. Макаровой и САПлетневои “Типология
и
топография знаков мастеров на стенах внутреннего города Плиски (В кн: В па
мет на проф. Ст.Ваклинов. София, 1984), в которой исследуется в различных ас­пектах комплекс знаков, связанных с определенным, точно датированным па­мятником.

65.
Флерова В.Е. Граффити Хазарин. М., 1997.

66.
Флерова В.Е. Образы
и
сюжеты мифологии Хазарии. Иерусалим; Москва,
2001.

67.
Там же С. 43.
68.Тамже.С.54.

69.
Бешевлнев В. Първобългарите. Бит и култура. София, 1981. С. 70-71. Еще ранее в специальных статьях В.Бешевлиев дает более подробную характеристику
этому знаку, приведя многочисленные примеры его использования
и описывая варианты трактовки (Бешевлнев В. Първобългарски амулетн // Известия на На-родння музей Варна. 1973. Кн.
IX
(XXIV
). С. 55-63; Он же. Значението на
прабългарския знак
iyi
// Известия на Народния музей Варна. 1979. № 15. С. 17-24).

70.
Петрова П. За пронзхода и значението на знака “ипсилон” и неговите до-фонетични вариант // Старобългаристика.
XIV.
(1990). 2. С. 39-50.

71.
Овчаров Д. За прабългарските амулети //Музеи и паметници на култура-
те. 1977. № 1. С. 12; Он же Още веднъж за старобългарските знаци
– тамги // Овчаров
Д
. Прабългарската религия. Произход и съпргост. София, 1997. С. 117 и
АР

72. Бешевлнев В. Първобългарски амулетн… С. 62.

73. Петрова П. Указ. соч. С. 42.

75. Там же. С. 50.

76.
Об этом: Флерова В.Е. Образы и сюжеты. С. 62.

77.
Овчаров А К вопросу о шаманстве в средневековой Болгарии
VIII
–
X
ве­
ков //
Bulgarian
Historical
Reiiew
.
SoRa,
1981. 3. С. 73.

78.
Там же С. 82; Он же. За езическата символика у прабълглрите// Овчаров ДПрабългарската религия. С. 278,281; Он же. По въпроса
за Шуменската плочка
//Музеи и паметници накултурата. 1978.№2. С.22-25; Ахексиев Й. Изображение на шаман върху средновековен съд от Царевец във Велико Търново // Проблеми на
прабългарската история и култура. София, 1989. С. 440-447.

79.
Овчаров Н. Съществувала ли е богинята Умай в прабългарския пантеон?
//Проблеми на прабългарската история
и култура. С. 430-439.

80.
Там же. С. 433. См также: Овчаров Д Ранносредновековните графитнн
рисунки от България и въпросът за техния произход // Плиска-Преслав, 2. Со­фия, 1981. С. 98.

81.
Петрова П. Указсоч. С. 49-50.

82.
Овчаров А Средновековни графитни рисунки от България и тяхната връзка с наскалното нзкуство на Средна Азия и Сибир // България в света от
древносттадо наши дни. София, 1979. Т. 1, С.244-245.

83.
Дончева-Петкова Л. Указ. соч. С. 27.

84.
Мушмов Н. Монетнте и печетите на българските царе. София, 1924.
С. 97-98.

85.
Дончева-Петкова А Указ. соч. С. 168,170.

86.
Мифы народов мира. М, 1987. Т. 1. С. 560-561.

87.
Флерова В.Е. Образы
и сюжеты. С. 63.

88.
Там же. С. 10.

89.
Мифы народов мира. Т. 1. С. 527.

90.
Флерова В.Е. Образы и сюжеты. С. 9-10.

91.
Борисов АЯ., Луконин В.Г. Сасанидские геммы Л., 1963. С. 38.

92.
Там же. С. 45.

93.
Там же. С. 43-44.

94.
Флерова В.Е. Образы и сюжеты. С. 60.
95.Тамже,С.117-118.

96.
Артамонов ММ. Указ.соч. С. 410-412; Плетнева С А От кочевий к юро­
дам. М, 1967. С. 178; Флерова В.Е. Образы и сюжеты. С. 117-118.

97.
Плетнева С.А. От кочевий к городам.
С171.

98.
Там же. С. 179.

99.
Артамонов М.И. Указ соч. С. 64; Седов В.В. Русский каганат
IX
в. С. 3.

100.
Стройную концепцию существования в данном регионе в указанное вре­мя Русскою каганата представил в своих трудах известный археолог академикВ.В.Седов: Седов В.В. Русский каганат
IX
в.; Он же. У истоков восточнославянской
государственности и др.

101.
Петрухин ВЯ. “Русский каганат”. С. 138.

102.
Петрашенко В А. Волынцевская культура на Правобережном Поднепро-
вье // Проблемы археологии Южной Руси. Киев, 1990.
С 50.

103.
Щеглова О.А. Салтовские вещи на памятниках волынцевского типа
//Археологические памятники эпохи раннего железа Восточноевропейской лесо­степи. Воронеж, 1987. С. 83.

104.
Толочко П.П. Кочевые народы степей и Киеваош Русь. СПб., 2003.
С 7
.

105.
Плетнева С А. Очерки хазарской археологии. М.; Иерусалим, 2000. С. 223. О контактах славян и идущих на запал болгар см.: Толочко П.П. Указ. соч.

С. 22-23.

106.
Плетнева С.А. От кочевий к городам, С. 42-43.

107.
Седов В.В. Русский каганат
IX
в.
С. 5.

108.
Толочко П.П. Указ. соч. С. 41; См. о “благотворном влиянии хазар на сла­
вянский этнос “: Новосельиев А.П. Образование Древнерусского государства и первый его правитель // Вопросы истории. 1991. № 2-3. С. 5.

109.
Рыбаков Б.А. Знаки собственности. С. 247; Картер М.К Древний Киев. М.;
Л..1958.
T.I.
Рис 123-124; Т.П. С.379.

110.
Артамонов М.И. Указ соч. С. 431
– изображены оба предмета,

111.
Карамзин Н.М. История государства Российскою. Кн. 1. Т. 1. Примеч. 284.

112.
Толочко П.П. Миф о хазаро-иудейском основании Киева (рассматривает
теорию Н.Голба
и О. Прицака); Он же Кочевые народы степей икиевская Русь.
С.37
– 40; Скрынников
P
.
P
. Древняя Русь. Летописныемифы и действительность
// Вопросы истории. 1997. № 8. Сб.

113.
Картер М.К. Указ. соч.
T
.
I
.
C
.13
S
-137; Плетнева С.А. Очерки хаза114. Бе-
резовецьДТ. Словяни й племена салт1всько1 культури //Археология, 1965.
T
.
XIX
С.47-67; Булкин В.А., Дубов И.В., Лебедев Г.С. Археологические памятники
Древней Руси
IX
–
XI
веков. Л., 1978. С. 10-14; Толочко П.П. Кочевые народы сте­
пей и Киевская Русь. С. 40 и др.

115.
Седов В.В. Русский каганат
IX
в.
С. 6; См. также: Петрашенко ВЛ. Указ.
соч.

116.
Новосельцев А.П. К вопросу об одном из древнейших титулов русского
князя // История СССР, 1982. №4. С.150-159; Он же. Образование Древнерус­скою государства и первый ею правителг,. С. 8-9 и др.; Коновалова И.Г. О воз­можных источниках заимствования титула “каган” в Древней Руси // Славяне и их соседи, М., 2001. Вып. 10. С. 108-135. Автор приводит всю существующую ли­тературу о титуле “каган”, ею происхождении, дает различные варианты его чте­ния у разных народов.

117.
Новосельиев А.П. Хазарское государство и ею роль в истории Восточной
Европы и Кавказа.
М
, 1990. С. 138-139.

118.
Флоря В.Н. Формирование самосознания древнерусской народности (по па­
мятникам древнерусской письменности Х-ХН вв.) // Развитие этнического самосо­
знания славянских народов в эпоху раннею средневековья М, 1982.
С102.

119.
Седов В.В. Русский каганат
IX
в. Более подробно свои взгляды на образова­ние и существование Русскою каганата он изложил в книге: “У истоков восточно­славянской государственности “, где проанализировал все существующие версии о местоположении 1>усскою каганата, привел мною аргументов (письменные источ­
ники, нулшзматические данные) в пользу дислокации раннеюсударственною обра­
зования – каганата русов в Днепровско – Донском регионе В этой же книге
В.В.Седов излагает материал и о государственном образовании, существовавшем в
то же время на севере Восточно- Европейской равнины,
– Конфедерации сювен,
кривичей и мери, которую возглавил Рюрик, не именующийся каганом. По этому
поводу МИАргамонов замечать- “Титул главы Руси
– каган, который невероятен
для северных славян, но вполне понятен для славян среднеднепровских.. ” (Исто­
рия хазар. С. 369).

120.
Артамонов М.И. Указ. соч. С. 369; Новосельцев А.П. Образование Древне­
русского государства. С. 10; Седов В.В. Русский каганат
IX
в. С. 9.

121.
Об этом подробнее: Коновалова И.Г. Указ. соч.

122.
Новосельцев А.П. Принятие христианства Древнерусским государством
как закономерное явление эпохи // История СССР. 1988. N° 4. С. 101-102; Он же. Образование Древнерусского государства. С. 12-14; Седов В.В. У истоков вос­точнославянской государственности. С. 69 -70.

123.
Новосельцев А.П. К вопросу об одном из древнейших титулов.
С. 159
; Седов В.В. Русский каганат
IX
в. С. 9.

124.
Молдован
A
.
M
. “Слово о законе и благодати” Илариона. Киев, 1984. С. 78.

125.
Авенариус А. Митрополит Иларион и начало трансформации византий­
скою влияния на Руси // Раннефеодальные славянские государства,
и народнос­ти
. Sofia
,
1991. С.117.

126.
Молдован
AM
. Указ.соч. С. 4, 7. Рис 2. См также: Жданов И.Н. Сочине­
ния. СПб., 1904. С. 23, 33.

127.
Высоцкий СЛ. Древнерусские надписи Софии Киевской
XI
–
XIV
вв. Ки­ев, 1966. Вып.1. С49. Табл.
XVII
–
XVIII
. С. 110-111. Табл.
LXIX.l; LXXJ.

128.
Там же. С. 39-40. Табл. 1Х,1; Х,2.

129.
Новосельцев А.П. К вопросу об одном из древнейших титулов. С. 154; Ко­
новалова И.Г. Указ.соч. С. 119. Автор приводит слова Ибн Русте: “Урусов есть
царь (малик), именуемый хакан
– рус”. С. 117.

130.
Новосельцев
А/7. К вопросу об одном из древнейших титулов. С. 159.

131.
Аьвов А.С. Лексика “Повести временных лет”. М, 1975. С.200.

132.
Там же. С. 207. См. также: Колесов В.В. Мир человека в слове Древней Ру­
си. Л., 1986. С. 269.

133.
Слово о полку Игореве // Памятники литературы Древней Руси.
XII
век. М, 1980. С. 376.

134.
Срезневский И.И. Материалы для Словаря древнерусскою языка. СПб.,
1893 (переизд, М.,1958). Т. 1С 1171.

135.
Рыбаков Б А. Знаки собственности. С. 233,257.

136.
Орешников А.В. Денежные знаки домонгольской Руси. С.35,37; Янин В.А.
Княжеские знаки суздальских Рюриковичей. С 16.

137.
Флерова В.Е. Образы
и сюжеты.
С 91 (со ссылкой на БА,Рыбакова).

138.
XI
– начало
XII
века. М., 1978.
С 94.

Там же. С. 86.

139.
Мартынов В.В. Сакральный мир “Слова о полку Игореве” // Славянский и балканский фольклор. М, 1989. С. 63.

140.
Рыбаков Б.А. Язычество древних славян. М, 1981. С.496-500;Топо-ров В.Н. Об иранском элементе в русской духовной культуре // Славянский и балканский фольклор. С. 39.

141 Мартынов В.В. Указ. соч. С. 63-66; Топоров В.Н. Указ. соч. С. 26 и да,ее.

143.
Мартынов В.В. Указ. соч. С. 71-72.

144.
Там же С. 69- 71. См. также замечания по этому поводу В.Н. Топорова: “Специфика рассмотренных здесь двух теофорных имен Дажьбогь
и
Стрибогь
состоит в том, что они, будучи вполне славянскими по своему составу, вместе с
тем могут пониматься как такие кальки с индоиранского, в которых оба члена в
каждом из этих двух названий оказываются и генетически идентичными соответ­
ствующим индоиранским элементам” (Указ. соч. С. 42).

145.
Мартынов В.В. Указ. соч. С. 61. Ссыл. и на других авторов.

146.
Аелеков ЛА Иран и Восточная Европа в Ш-Хвеках// Искусство и ар­хеология Ирана. 1976. № 11. С. 135-141.

147.
Топоров В.Н. Указ. соч. С. 23.

148.
Повесть временных лет // Памятники литературы Древней Руси.
XI
– начало
XII
века. С. 124-126.

149.
Новосельцев А.П. Принятие христианства Древнерусским государством.
С. 97.

150.
Там же. С. 116.

151.
Там же. С. 108.

152.
Орлов Р.С. Язычество в княжеской идеологии Руси //Обряды и верова­
ния населения древней Украины. Киев, 1990. С. 108.

153.
См. об этом: Петрухин ВЯ. К вопросу о сакральном статусе хазарскою ка­
гана: традиция и реальность // Славяне и их соседи. Вып. 10. С. 73-78.

154.
Орлов Р.С. Указ соч. С. 108.

155.
Тальковскмй Н.М Борьба христианства с остатками язычества в Древней
Руси.
М
, 2000 (Репр.изд: Харьков, 1916). Т. 1. С. 6; Боровский Я.Е. Мифологичес­
кий мир древних киевлян. Киев, 1982.
С 34.

156.
Аитаврин Г.Г. Византийская система власти и болгарская государствен­
ность (VII
–
XI
вв.) // Раннефеодальные славянские государства и народности
(проблемы идеологии и культуры). София, 1991. С.23.

157.
Флерова В.Е. Образы и сюжеты. С. 82.

158.
См. примеч. 47.

До появления своих монет на Руси ходили и римские денарии, и арабские дирхемы, и византийские солиды. Кроме того, расплатиться с продавцом можно было и мехом. Из всех этих вещей и возникли первые русские монеты.

Серебряник

Первая монета, отчеканенная на Руси, называлась серебряником. Еще до крещения Руси, во времена правления князя Владимира, она была отлита из серебра арабских дирхемов, в которых на Руси начал ощущаться острый дефицит. Причем существовало два дизайна серебряников. Вначале они копировали образ византийских монет солидов: на лицевой стороне был изображен князь, восседающий на престоле, а на оборотной – Пантократор, т.е. Иисус Христос. Вскоре серебряные деньги прошли редизайн: вместо лика Христа на монетах стал чеканиться родовой знак Рюриковичей – трезубец, а вокруг портрета князя помещалась легенда: «Владимир на столе, – а се его сребро» («Владимир на престоле, а это его деньги»).

Златник

Наряду с серебряником князь Владимир отчеканил и аналогичные монеты из золота – златники или золотники. Они тоже были изготовлены на манер византийских солидов и весили около четырех граммов. Несмотря на то, что по числу их было совсем немного – до сегодняшнего дня дошло чуть более десятка златников – их название прочно засело в народных поговорках и пословицах: мал золотник, да увесист. Мал золотник, да золото весят, велик верблюд, да воду возят. Недоля пудами, доля золотниками. Беда приходит пудами, а уходит золотниками.

Гривна

На рубеже IX – X веков на Руси появляется уже полностью отечественная денежная единица – гривна. Первые гривны были увесистыми слитками из серебра и золота, которые были скорее весовым эталоном, нежели деньгами – по ним можно было отмерять вес драгоценного металла. Киевские гривны весили около 160 граммов и по форме напоминали шестиугольный слиток, а новгородские гривны были длинным бруском весом около 200 граммов. Причем гривны были в ходу и у татар – на территории Поволжья была известна «татарская гривна», изготовленная в форме ладьи. Свое название гривна получила от женского украшения – золотого браслета или обруча, который носили на шее – загривке или гривке.

Векша

Эквивалентом современной копейки в древней Руси была векша. Иногда ее называли белкой или веверицей. Существует версия, что наряду с серебряной монетой в обращении находилась выделанная зимняя шкурка белки, которая была ее эквивалентом. До сих пор идут споры вокруг известной фразы летописца о том, что же хазары брали в качестве дани с полян, северян и вятичей: монету или белку «от дыма» (дома). Чтобы накопить на гривну, древнерусскому человеку понадобилось бы 150 векшей.

Куна

В русских землях ходил и восточный дирхем. Его, а еще и европейский денарий, тоже пользовавшийся популярностью, на Руси называли куной. Бытует версия, что первоначально куна была шкуркой куницы, белки или лисицы с княжеским клеймом. Но есть и другие версии, связанные с иноязычным происхождением названия куны. Например, у многих других народов, которые имели в обращении римский денарий, для монеты существует созвучное русской куне имя, – например, английское coin.

Резана

Проблему точного расчета на Руси решали по-своему. Например, разрезали шкурку куницы или прочего пушного зверя, тем самым, подгоняя кусочек меха под ту или иную стоимость. Такие кусочки назывались резанами. А поскольку пушная шкурка и арабский дирхем были эквивалентными, то на части делили и монету. По сей день в древнерусских кладах находят половинки и даже четвертинки дирхемов, ведь арабская монета была слишком крупной для мелких торговых сделок.

Ногата

Еще одной небольшой монетой была ногата – она стоила примерно двадцатую часть гривны. Её название принято связывать с эстонским nahat – мех. По всей вероятности, ногата тоже первоначально была меховой шкуркой какого-либо зверя. Примечательно, что при наличии всевозможных мелких денег, каждую вещь старались связывать со своей деньгой. В «Слове о полку Игореве», например, говорится, что, если бы Всеволод был бы на престоле, то невольница была бы ценой «по ногате», а раб – «по резане».

В денежном деле и денежном обращении все взаимосвязано. Изучение всеовых данных монет идет попутно с исследованием изображений и надписей на них, с анализом названий монет. Реконструкция древних монетных и денежных всеовых систем, выявление денежных реформ невозможны без разбора денежных кладов. Рассмотрим несколько моментов из истории денег и монет на Руси.

На Руси, как и повсюду, вначале деньгами при обмене служили скот или шкуры животных, например белки, соболя, куницы и другой «мягкой рухляди», как называли тогда меха. Русская пушнина — теплая, мягкая, красивая — привлекала на Русь купцов и с Востока, и с Запада во все времена.

Знакомы были Руси и раковины каури. Их завезли к нам заморские купцы, торговавшие с Новгородом и Псковом. А потом уже сами новгородцы распространили каури по всей русской земле вплоть до Сибири. В Сибири раковины каури использовались в качестве денег до XIX века. Там каури называли «змеиной головкой»…

До появления своих монет на Руси ходили и римские денарии, и арабские дирхемы, и византийские солиды. Кроме того, расплатиться с продавцом можно было и мехом. Из всех этих вещей и возникли первые русские монеты.

Как и везде, с развитием торговли на Руси появились первые металлические деньги. Правда, сначала это были крупные серебряные арабские дирхемы. Их у нас называли кунами. Слово это нумизматы производят от латинского cunas, что значит кованый, сделанный из металла.

Когда ученые стали выяснять денежно-весовую систему Древней Руси, они столкнулись с трудностями, которые сначала казались непреодолимыми. Прежде всего, поражало воображение многообразие названий монет. Куна? Ну конечно, это куница, шкурка куницы, которая очень высоко ценилась, а особенно на Востоке.

А что такое ногата? Может, это часть шкурки, нога, лапка животного? Мелкая денежная единица – векша, или веверица, объявлялись шкуркой белки. Сопоставление куны с мехом куницы казалось очень удачным. В ряде славянских языков куна также означает куницу. Но некоторые ученые всё же считали, что куны и ногаты – это металлические деньги.

Куной же в древности называли не только дирхем, но и римский денарий, и денарии других европейских государств, и даже собственный русский сребреник. Значит, так называли деньги вообще. Тогда сребролюбие и кунолюбие обозначало одно и то же.

Ногата (от арабского «нагд» — хорошая, отборная), резана (часть разрезанной куны). 25 кун составляли гривну кун. А что такое гривна?

В древнеславянском языке так называли шею, загривок. Потом гривной назвали и шейное украшение — ожерелье. Когда появились монеты, ожерелье стали делать из них. На каждое и уходило по 25 кун. Отсюда и пошло: гривна кун, гривна серебра. Потом гривной стали называть серебряные слитки.

Свои монеты на Руси стали чеканить с конца X века. Это были златники и сребреники. На них изображался великий князь Киевский и трезубец — родовой знак князей Рюриковичей, он же — герб Киевской Руси.

Об этих монетах нумизматы узнали, исследуя находки в кладах IX—XII веков. Это позволило восстановить картину денежного обращения в Древней Руси. А до этого полагали, что на Руси собственных денег не было. Другое дело, что златники и сребреники исчезли из оборота во время нашествия татаро-монголов. Потому что при этом заглохла сама торговля.

В это время пользовались для мелких расчетов раковинами каури, а для крупных — тяжелыми серебряными слитками — гривнами. В Киеве гривны были шестиугольные, в Новгороде — в форме брусков. Вес их был около 200 граммов. Новгородские гривны со временем стали называться рублями. Тогда же появились и полтины — половина рубля.

Как их изготовляли — рубли и полтины?.. Мастер расплавлял серебро в жаркой печи и потом разливал его в формочки. Разливал специальной ложкой — льячкой. Одна льячка серебра — одна отливка. Поэтому вес рублей и полтин выдерживался довольно точно. Постепенно новгородские рубли распространились по всем русским княжествам.

Серебряник

Первая монета, отчеканенная на Руси, называлась серебряником. Еще до крещения Руси, во времена правления князя Владимира, она была отлита из серебра арабских дирхемов, в которых на Руси начал ощущаться острый дефицит. Причем существовало два дизайна серебряников. Вначале они копировали образ византийских монет солидов: на лицевой стороне был изображен князь, восседающий на престоле, а на оборотной – Пантократор, т.е. Иисус Христос. Вскоре серебряные деньги прошли редизайн: вместо лика Христа на монетах стал чеканиться родовой знак Рюриковичей – трезубец, а вокруг портрета князя помещалась легенда: «Владимир на столе, — а се его сребро» («Владимир на престоле, а это его деньги»).

Златник

Наряду с серебряником князь Владимир отчеканил и аналогичные монеты из золота – златники или золотники. Они тоже были изготовлены на манер византийских солидов и весили около четырех граммов. Несмотря на то, что по числу их было совсем немного – до сегодняшнего дня дошло чуть более десятка златников – их название прочно засело в народных поговорках и пословицах: мал золотник, да увесист. Мал золотник, да золото весят, велик верблюд, да воду возят. Недоля пудами, доля золотниками. Беда приходит пудами, а уходит золотниками.

Гривна

На рубеже IX – X веков на Руси появляется уже полностью отечественная денежная единица – гривна. Первые гривны были увесистыми слитками из серебра и золота, которые были скорее весовым эталоном, нежели деньгами – по ним можно было отмерять вес драгоценного металла. Киевские гривны весили около 160 граммов и по форме напоминали шестиугольный слиток, а новгородские гривны были длинным бруском весом около 200 граммов. Причем гривны были в ходу и у татар – на территории Поволжья была известна «татарская гривна», изготовленная в форме ладьи. Свое название гривна получила от женского украшения – золотого браслета или обруча, который носили на шее – загривке или гривке.

Векша

Эквивалентом современной копейки в древней Руси была векша. Иногда ее называли белкой или веверицей. Существует версия, что наряду с серебряной монетой в обращении находилась выделанная зимняя шкурка белки, которая была ее эквивалентом. До сих пор идут споры вокруг известной фразы летописца о том, что же хазары брали в качестве дани с полян, северян и вятичей: монету или белку «от дыма» (дома). Чтобы накопить на гривну, древнерусскому человеку понадобилось бы 150 векшей.

Куна

В русских землях ходил и восточный дирхем. Его, а еще и европейский денарий, тоже пользовавшийся популярностью, на Руси называли куной. Бытует версия, что первоначально куна была шкуркой куницы, белки или лисицы с княжеским клеймом. Но есть и другие версии, связанные с иноязычным происхождением названия куны. Например, у многих других народов, которые имели в обращении римский денарий, для монеты существует созвучное русской куне имя, – например, английское coin.

Резана

Проблему точного расчета на Руси решали по-своему. Например, разрезали шкурку куницы или прочего пушного зверя, тем самым, подгоняя кусочек меха под ту или иную стоимость. Такие кусочки назывались резанами. А поскольку пушная шкурка и арабский дирхем были эквивалентными, то на части делили и монету. По сей день в древнерусских кладах находят половинки и даже четвертинки дирхемов, ведь арабская монета была слишком крупной для мелких торговых сделок.

Ногата

Еще одной небольшой монетой была ногата – она стоила примерно двадцатую часть гривны. Её название принято связывать с эстонским nahat — мех. По всей вероятности, ногата тоже первоначально была меховой шкуркой какого-либо зверя. Примечательно, что при наличии всевозможных мелких денег, каждую вещь старались связывать со своей деньгой. В «Слове о полку Игореве», например, говорится, что, если бы Всеволод был бы на престоле, то невольница была бы ценой «по ногате», а раб – «по резане».

Первые московские монеты.

Первые московские монеты стали чеканить при великом князе Дмитрии Донском. Так он стал называться после победы в Куликовской битве над ордынским ханом Мамаем. Однако на деньгах Дмитрия Донского вместе с его именем и изображением всадника с саблей и боевым топором чеканились имя и титул хана Тохтамыша, потому что Русь пока оставалась в зависимости от Орды.Серебряная монета Дмитрия Донского называлась денгой (без мягкого знака) . По-татарски это значит «звонкий». Денга чеканилась из серебряной проволоки, которая разрезалась на кусочки одинакового размера и веса, меньше одного грамма. Кусочки эти расплющивались, потом чеканщик ударял по заготовке чеканом и, пожалуйста, — монета готова со всеми нужными надписями и изображением.Такие монеты были похожи на крупную рыбью чешую. Постепенно всадник с саблей и топором на московских монетах уступил место всаднику с копьем. При царе Иване Грозном монеты стали называть по этому копью копейками.

Введению копеек предшествовала такая история… Дело в том, что вслед за Дмитрием Донским стали чеканить монеты почти все русские князья — как великие, так и удельные: тверские, рязанские, пронские, утлицкие, можайские. На этих монетах писали имена местных князей. А на монетах Ростова Великого писали имена сразу четырех князей — московского и трех местных. Свой характер был и у новгородских монет.

Такой разнобой и пестрота во внешнем виде да и весе монет затрудняли торговлю. Поэтому в начале XVI века, при пятилетнем Иване Грозном они были отменены. И на сцену вышла копейка — монета общегосударственная. Эти монеты чеканили на трех денежных дворах – в Москве, Пскове и Великом Новгороде.

Наверное, тогда же появилась поговорка «копейка рубль бережет», это отражало ее весомость. Ведь сто копеек Ивана Грозного составляли рубль, 50 — полтину, 10 — гривну, 3 — алтын… Такими русские монеты оставались до конца XVII века, до времени царя Петра I.

История о том, как появилась первая русская золотая монета, начинается в 9 веке. Новгородский князь Олег захватывает город Киев и начинается официальная история нашего государства. Для полноценного существования нового государства, понадобилось не только ввести различные органы власти, но и собственную денежную систему. С последним пунктом дела обстояли не очень хорошо и первое время, расчеты внутри страны велись с помощью византийских денег из золота и серебра. В будущем это станет определяющим фактором, для внешнего вида древнерусских монет.

К 10 веку потребность в собственной валюте, для реализации доходов людей возросла настолько, что было решено начать собственный выпуск монет. Первых железных денег на Руси было всего два вида из золота и серебра. Деньги из серебра назывались сребрениками, но как называлась первая русская золотая монета из золота? Златник – именно так принято называть первую русскую золотую монету.

История появления Златника

Впервые в современной истории экземпляр появляется в 1796 году, когда Киевский солдат продал один экземпляр коллекционеру. Тогда еще никто не знал, как называлась монетка, которая годами передавалась как реликвия. Сперва ее приняли за византийское золото тех времен. Спустя 19 лет, она была перепродана в другую частную коллекцию, но затем считается утерянной. Сохранившиеся гипсовые слепки заставили нумизматов пересмотреть свое отношение к истории денежного оборота на Руси. Ранее считалось, что собственных денег в те времена не чеканилось, и страна обходилась привезенными из Византии, арабских и европейских стран монетами.

Златник несет на себе изображение Владимира – правящего князя. Некоторые нумизматы сходятся во мнении, что чекан производился скорее не для нужд государства, а для демонстрации значимости Руси. С другой стороны, найденные экземпляры имеют на себе следы обращения. Поэтому можно говорить, что несмотря на скромный тираж, Златник использовали для ритуалов или награждения. На сегодняшний день известно о существовании 11 золотых монет Владимира, 10 поделили между собой Российский и Украинские музеи, а одна из русских золотых монет, вероятно, находится в частной коллекции.

Характеристики Златника Владимира

Предположительно чекан Златника приходится на 10-11 века. Тираж определить невозможно.
Диаметр: 19 – 24 мм.
Вес: 4 – 4.4 г.
На лицевой части (аверсе) нанесено изображение Христа с Евангелие и надпись по кругу «Иисус Христос».
В центре реверса – погрудное изображение князя Владимира, в правой руке он держит крест, а левая на груди. В правой части диска, расположен трезубец. Также на реверсе нанесена надпись на древнерусском, которая гласит – Владимир на престоле.

Средний вес – 4.2 грамма, стал основой для русской весовой единицы – золотник.
Появление собственных денег способствовало укреплению отношений с Византией, особенно в плане торговли.

Первоначальный вариант того, как называлась монета ставшая первой русской монетой из золота, отличается от современного. Раньше использовали название – Кунами, Златом, Золотниками.

В 1988 году, в честь 1000-летия первой золотой монеты, СССР выпустил юбилейный экземпляр из золота, номиналом 100 рублей.